"Виль Липатов. Смерть Егора Сузуна" - читать интересную книгу автора

к окну и тихо продолжает: - Не свалить нам этого Афонина. За него и райком и
горком... Да что говорить! Когда Егор Ильич Сузун был управляющим трестом,
он тоже стоял за Афонина... А я не хочу идти на Афонина!
Последние слова прораб Власов произносит еле слышно, отвернувшись к
окну.
Егор Ильич поднимается, подходит вплотную к прорабу, дышит тяжело,
точно поднимается на крутую гору. Усы стоят дыбом, руки заложены за спину,
лицо, бледное и холодное, перекошено такой гневной гримасой, что если бы
прораб Власов мог видеть ее, то не говорил бы тех слов, которые говорит. Но
прораб не видит лица Егора Ильича и меланхолически продолжает:
- Никуда я не пойду, и ничего я не хочу, и все это напрасно...
- Почему не хочешь? - тоже тихо, сдерживаясь, спрашивает Егор Ильич. -
Ты мне отвечай, прораб Власов, почему не хочешь!
- А я всю жизнь отвечаю, - неожиданно тонким голосом выкрикивает Власов
и резко, как от толчка, поворачивается к Егору Ильичу, взмахивает руками. -
Я всю жизнь отвечаю! - кричит прораб Власов. - За Родину, за Америку, за
китобойную флотилию "Слава", за канцлера Аденауэра и за бюро погоды. Я из
тех людей, которые только и делают, что отвечают. А вот Афонин... Афонин ни
за что не отвечает... Одним словом, оставьте меня в покое!.. Пусть не будет
раствора, пусть все идет к черту! Мне плевать в конце-то концов!
Ожесточенный прораб Власов демонстративно поворачивается и плюет на
земляной пол. Вот, дескать, смотрите, мои слова не расходятся с делом, и уж
коли я говорил, что мне на все наплевать, то и на самом деле плюю.
Получайте, дескать! Будьте, дескать, свидетелями моего наплевательского
отношения к директору Афонину и раствору.
- Вот так! - говорит прораб Власов и как-то сразу успокаивается - то ли
оттого, что плюнул на пол, то ли оттого, что Егор Ильич, поразившись, молча
и удивленно смотрит ему прямо в зрачки. - Вот так! - много тише продолжает
Власов. - Никакой войны я Афонину объявлять не буду. Нет раствора - напишу
акт о простое и буду спокойно получать причитающуюся мне зарплату... Сто
сорок восемь рублей ноль-ноль копеек.
Егор Ильич тоже успокаивается - садится, кладет руки на колени,
отдуваясь, вертит головой, так как шее тесно в воротнике кителя. Молчание
длится довольно долго, может быть, минут пять. Слышно, как за окном негромко
переговариваются рабочие, приглушенно работает на соседней стройке
бульдозер.
Они еще немного молчат и вдруг одновременно, точно по команде,
поворачиваются друг к другу. Прораб Власов смотрит хмуро, печально, Егор
Ильич - весело, иронически. Взгляд прораба словно спрашивает: "Слышали, что
я говорил? Намотали себе на ус?" Глаза Егора Ильича отвечают: "Слышал!
Намотал на ус, благо он у меня длинный!"
- Эх, прораб Власов! - укоризненно говорит Егор Ильич. - Ты столь много
наговорил мне, прораб Власов, что тебе самому неловко.
Егор Ильич поднимается с места, прошагав несколько раз по комнате,
привычным жестом расправляет пальцами чапаевские усы, закидывает голову
назад и становится тем самым Егором Ильичом, что полчаса назад весело и
ловко ввалился в прорабскую. От него опять несет свежестью раннего утра,
бодростью; он двигает бровями и складывает свои толстые длинные губы, точно
собирается засвистеть. Но он не свистит, а подходит к прорабу Власову,
нагибается над ним и снова укоризненно покачивает головой.