"Шторм и штиль" - читать интересную книгу автора (Ткач Дмитро)8Зная о том, что Поля каждый вечер купается на мыске, отделяющем бухту от моря, Юрий направился туда. Но Поли не было. Огорченный, он свернул на Портовую. Еще издалека услышал он голос Марины. Она добродушно, но изобретательно и многословно ругала мужа, а он что-то бубнил в ответ, защищался. Оказалось, что у Поли — знаменательное событие! Девушка защитила диплом. «Так вот почему она сегодня не пришла к морю!» — подумал обрадованный Юрий. Федор Запорожец обещал нарисовать ей в подарок картину — и не нарисовал, вернее, не успел закончить, и вот теперь Марина наседала на него: — Садись, дорисовывай, пока люди соберутся! А то будешь перед девушкой глазами хлопать, как морской окунь. И я вместе с тобой! — Морской окунь глазами не хлопает, — возразил Федор Запорожец. — Очень мне нужно знать, хлопает или не хлопает. Разводишь тут антимонии! Тебе что? На вот, бери краски и дорисовывай. — Да разве же я могу так — наспех? — пытался отделаться от неугомонной жены Федор. — Смог бы, если бы захотел. Ведь ты сейчас только о том и думаешь, как бы скорее к столу да чарку в руки! Я же тебя знаю! Он посмотрел на нее укоризненно, но спорить не стал, чтобы не испортить вечера. — Я завтра дорисую, — коротко сказал он. — Какая разница, сегодня или завтра? — На завтра у тебя работы хватит. Уже целую неделю обещаешь мне ножи да секач наточить. — И ножи наточу, и картину дорисую… Поля не обидится, и кричать не будет. Она не такая, как ты… Именно в эту минуту и вошел во двор Юрий Баглай, и Марина тем же громким голосом поздоровалась: — Добрый вечер, Юрий Николаевич! Видал ты старого лежебоку? Обещал девушке: «Я тебе картину нарисую», «Я тебе картину подарю», а теперь сидит да глазами водит, как морской окунь! — Не велика беда, потом дорисует, — попробовал успокоить ее Юрий, — ведь для того чтобы рисовать, вдохновение нужно. — Вдохновение? — удивленно взглянула на него Марина. — Он и без вдохновения умеет. Я у него — вместо вдохновения! Такую, вздрючку дам, что забудет, как и зовут его… Еще чего захотел! До сих пор без вдохновения рисовал, и люди хвалят. Вот глянь, Юра, я сейчас принесу. Она бросилась на второй этаж и принесла несколько пейзажей на подрамниках, расставила их. — Смотри, нравится? — Хорошие, — похвалил Юрий, то подходя к картинам ближе, то отступая назад. — Да вы по-настоящему хорошо рисуете, дядя Федор! Откуда это у вас? — Так… самоучкой… Тут у нас раньше художники месяцами жили, пейзажи рисовали, портреты, вот я от них и нахватался. Да и в детстве рисовать любил. — Нет, и в самом деле хорошо. Своими глазами видите и море, и берега, и даль… Колорит какой-то особенный, теплый… — Краски я чувствую, — довольно улыбаясь, сказал польщенный Федор Запорожец. — Мне это и художники говорили. Жалели, что я не учился. Марина некоторое время молча слушала их, а потом поняла, что разговор переведен с ее колеи на какую-то другую, и снова вмешалась: — Тебе, Юра, какая больше всего нравится? — Вот эта, солнечный морской берег с рыбачьей шаландой. — Значит, ее и подаришь Поле, — обернулась она к мужу, безапелляционно решив дело. — Если понравилось Юрию, то понравится и Поле. Распорядившись таким образом, она внезапно перенесла огонь на Юрия: — А ты почему пришел без подарка? Или, может, теперь среди молодых людей мода такая? Юрий смутился. — Что вы, тетя Марина? Я же не знал. Поля ничего не говорила. — А она у нас такая… Не любит раньше времени трезвонить. Скромная девушка. — Но ведь меня никто не приглашал на этот праздник, — сказал Юрий, и в его голосе прозвучала скрытая обида. — А у нас не приглашают, — шумела Марина. — Тут все свои, как одна семья… А ведь ты теперь — тоже свой… Значит, беги, покупай подарок, пока там стол накрывают. Наш художник уже губы облизывает, никак не дождется… И в самом деле, за стеной слышался звон тарелок, вилок, ножей, неясный разговор, и Юрий уловил певучий Полин голос. — Я сейчас, — сказал он, направляясь к калитке и радуясь неожиданной возможности сделать Поле приятное. Через полчаса Юрий возвратился, в руках его была коробка с подарком. Марина уже ушла к соседям, а Федор Запорожец вставлял в раму картину, выбранную его женой не без участия Юрия. Как бы извиняясь, он сказал: — Ты, Юра, не обижайся… Шумит она, шумит, а злости — ни капельки нет… А кричать умеет, этого у нее не отнимешь. Пришел Сашко. И теперь уже втроем они затеяли разговор о море и кораблях, о морском училище, которое грезилось пареньку даже во сне. Через некоторое время постучали в стенку, крикнули, чтобы приходили, потому что «картошка остывает», и Юрий с Федором Запорожцем отправились: один с коробкой, перевязанной крест-накрест розовой лентой, а второй с картиной. Вид у обоих был торжественный. Когда шумно и весело рассаживались за столом, все единодушно настояли на том, чтобы Поля и Юрий, как самые молодые, сидели рядом, и они, понятно, не возражали. Все тут в большей или меньшей степени связаны с морем, поэтому лейтенантские погоны Юрия среди штатских пиджаков казались делом обычным. Для старших по возрасту он был просто хорошим парнем. В других условиях он, может, и покрасовался бы своими погонами, но здесь, среди этих добрых простых людей, не вспоминал о них, чувствовал себя непринужденно, как дома. А еще — и это самое главное — ему было здесь так хорошо, потому что рядом сидела Поля. Марина, поглядывая на Юрия и Полю с присущими ей прямотой и непосредственностью, воскликнула: — А давайте поженим их! Вот пара будет! Все на мгновение притихли, а она не дала никому опомниться: — Женим — вот и все! Вы только посмотрите, сама судьба свела их друг с другом! И у нее тут же возник план: — Вот эту стенку развалим, к чертовой бабушке, чтобы больше было места свадьбу играть, потому что ты ведь для нас, Юрочка, как родной сын, а Поля — как дочь… Баглай сидит в своей каюте и с горечью думает о том, что матрос его корабля опоздал с берега да к тому же явился нетрезвым. Конечно, всякое бывает. Но Юрию Баглаю казалось, что Андрей Соляник опоздал намеренно, чтобы оскорбить своего нового командира, показать, что не очень-то считается с его властью и вообще никого и ничего не боится. Гнев и недоумение владели в эти минуты Юрием Баглаем. «Я ведь пришел сюда, как в родную семью, — с болью думал он, — и никого не задел, не обидел, ни на кого понапрасну не накричал, не требовал чего-то особенного, невыполнимого, за что же меня так оскорбили? В чем я виноват, почему теперь вынужден идти к командиру части и докладывать о ЧП на корабле? Виноват только в том, что разрешил Солянику сойти на берег, проявил ненужную слабохарактерность…» И чем дольше Юрий Баглай размышлял, тем сильнее гневался он и на Соляника, и на боцмана Небабу, ведь он лучше знает этого матроса, да и вообще должен вести себя с командой потверже. «Ну что ж, — думал Юрий Баглай, — если так, то и я себя покажу. У меня хватит и воли, и власти. Я не оставлю без внимания даже малейшего нарушения…» И, исполненный решимости, сразу же после завтрака приказал рассыльному позвать к нему матроса Соляника. Андрей Соляник в это время вязал кранец. Хоть и улегся он последним, но проснулся, когда все еще спали. Его разбудило беспокойство, разбудили неясные мысли о том, что впереди у него — очень тревожный и трудный день. Завтракал он плохо, и, вопреки постоянной своей привычке, избегал разговоров и прятал свои всегда дерзкие глаза. Связывая кранец, он каждое появление рассыльного на палубе встречал настороженно и, когда тот, наконец, подошел к нему и сказал: «Соляник, к командиру корабля!», Андрей с большим усилием принял независимый вид, стрельнул на рассыльного насмешливым взглядом и как ни в чем не бывало нагловато улыбнулся: — Значит, к командиру, говоришь? — Говорю ж тебе… — Значит, говоришь: «Говорю ж тебе»? А чай на стол он уже поставил? — Да ну тебя! — отмахнулся рассыльный. — Лучше иди поскорей, не дразни его, а уж на чай тебе будет! — Веселенький разговор состоится, это точно, — подмигнул Соляник. — Думаю, что не соскучишься. — А что он? Какой? — Так рад, что аж танцует… Аж подпрыгивает! — Ясно, — поставил на разговоре точку Соляник и, поправив темно-синий фланелевый берет, пошел в каюту командира корабля. Он несмело постучал в дверь и услыхал знакомый грудной баритон: — Войдите. Переступил порог, доложил: — Товарищ лейтенант, матрос Соляник по вашему приказанию прибыл! Юрий Баглай быстрым взглядом окинул матроса с головы до ног. — Где вы вчера напились и почему опоздали? Вопрос был из тех, к которым Соляник заранее подготовился. Конечно, Лялю он не упомянет ни единым словом. Не хватало впутать в это дело ни в чем не повинную Девушку. — Земляка встретил, товарищ лейтенант. Из одного города мы, из Кривого Рога. И не напился я. Выпил одну рюмочку вина… Соляник держался совсем не так, как тогда, во время первого знакомства. Андрей думал только о том, что его снова надолго оставят без увольнительной и они с Лялей не смогут встречаться. Всегда озорные, глаза его теперь то и дело опускались вниз. — Ну, дальше? — Юрий чувствовал, что недавняя злость начинает угасать. — Работали вместе, он тоже монтажник-верхолаз, как и я, — прибавил Соляник для большей убедительности. — Я хотел в кино сходить… И товарищу боцману пообещал, а тут вдруг встретил… На экскурсию он приехал… Ну и на радостях немного… «Может быть, все так и было, — подумал Баглай, — но мне от этого не легче… А может, и врет этот хитрец… Ясное дело, врет!» — Хорошо, встретились с земляком… А опоздали почему? — Я его к автобусу провожал. — Какой же это автобус идет в одиннадцать часов ночи? — Так он же не один, а с группой… Они из Алушты специальным из Дома отдыха приехали… — Значит, вы считаете, что если встретили друга или земляка, то можно выпить и о корабле забыть? — Нет, просто так получилось… Я понимаю, нехорошо… Андрей Соляник поднял глаза, Юрий Баглай заглянул в них. Слишком смиренные. Будто и не его… Нет, хитрит, прикидывается, извернуться хочет, чтобы потом поиздеваться над ним. Вот, мол, какой я ловкий, самого командира корабля вокруг пальца обвел! Возмущение с новой силой вспыхнуло в груди Баглая. Ни о чем больше не расспрашивая, он сказал: — Ну, так запомните, товарищ Соляник: кого вы там встретили, это меня не касается. Вы — матрос военного корабля. Главное для вас — дисциплина. А чтобы вы как следует все это себе уяснили, даю вам на первый раз двое суток гауптвахты. Доложите боцману, пусть сейчас же и отправит. А еще раз случится, пеняйте на себя. Можете идти. — Есть, двое суток гауптвахты! — вытянулся Соляник, но из каюты не выходил, смотрел на своего командира как будто еще надеясь, что тот отменит свое решение. — Кру-гом! — скомандовал Юрий Баглай, чувствуя, что бледнеет и теряет над собой власть. — Шагом марш! Минут через пятнадцать Соляник уже стоял на палубе без синего с полосками воротничка на плечах, без пояса и ленты на бескозырке. Что и говорить, вид у него был далеко не бравый. Без воротника плечи Соляника оголились, без пояса флотская одежда потеряла свою форму и обвисла, как на портовом грузчике, а бескозырка, лишенная ленточки, сделала его уже совсем арестантом. Вокруг Андрея Соляника собрались матросы, чтобы почесать языки. — А ты знаешь, тебе такая форма больше к лицу, — под общий смех говорил кто-то из окружающих. — Да он будто в ней и родился! — подсыпал жару второй. Но Андрея Соляника нелегко было вывести из себя. В ответ на шутки он и сам улыбался, будто касались они не его, а кого-то другого, и, поблескивая своими шельмоватыми глазами, шутливо приказывал: — Вы тут смотрите, чтобы во время моего отсутствия все было в порядке. Возвращусь — проверю… Появился конвойный, маленький, неказистый Сеня Куценький, с автоматом на груди. И черноволосый красавец богатырь Андрей Соляник возмутился: — Неужели вы, товарищ боцман, кого-нибудь другого не нашли? С ним же по улице идти стыдно! Сеня Куценький вспыхнул: — Ты у меня поразговаривай! Заставлю строевым по самой середине улицы шагать, чтобы все видели! Ишь какой герой нашелся! — И его острый носик покраснел, а маленькие птичьи глазки гневно блеснули. — Люди делом заняты, а его, пьянчугу, на гауптвахту веди! Я бы тебя, на месте командира, не на губу, а в канатный ящик на неделю засадил! Жаль, что нет у меня такой власти. После этих слов все вокруг стали серьезными, потому что правда была на стороне Куценького. И Андрей Соляник перестал валять дурака. Так и поплелся он по гулкой палубе до трапа под пристальным взглядом Сени Куценького и под дулом его автомата. Команда разошлась по работам и учениям. А Юрий Баглай вышел из своей каюты и сказал боцману: — Я буду в штабе. С нелегким сердцем шел он в штаб. Еще бы: не успел принять корабль, как уже вынужден идти докладывать о ЧП. «А может, я погорячился? — думал он. — Может быть, на первый раз надо было ограничиться строгим выговором, ну, наконец, лишить его берега? Тогда не нужно было бы докладывать в штабе, и все обошлось бы… Но нет, пусть не только Соляник, но и все на корабле зарубят себе на носу, что со мной шутки плохи. Дисциплина есть дисциплина. А на меру наказания жаловаться не разрешается!» Курганова он не застал. Когда вышел из его приемной, наткнулся на замполита Вербенко. Этой встречи он боялся больше всего. Вербенко ответил на приветствие и сразу же спросил глуховатым голосом, глядя сквозь очки из-под тяжелых век прямо в лицо Юрию: — Пришли доложить о ЧП на корабле? — Вы уже знаете? — не в силах скрыть удивления, спросил Баглай. — Знаю… Встретил и Соляника и Куценького. Зайдите ко мне. Кабинет у замполита был поменьше, чем у Курганова, и казался тесным оттого, что вдоль стен стояли шкафы с книгами. На четвертой висела огромная карта мира с разными пометками синим и красным карандашом. — Расскажите, как это произошло. Юрий Баглай очень волновался, поэтому его сообщение было несколько непоследовательным. Он всеми силами старался доказать, что действовал правильно. Как командир корабля, он не позволит не только таких проступков, но и самых незначительных нарушений дисциплины… Слова «командир корабля» несколько раз сорвались с его языка. Вербенко перебил его. — Не подчеркивайте, — сказал он, морщась, как от зубной боли. — Мы все знаем, что вы — командир корабля. Хотя я лично дал бы вам возможность более основательно подготовить себя к этой должности… Юрий почувствовал, как сердце у него замерло, от лица отхлынула кровь. Замполит заметил его состояние, но не смягчился. Коротко покашливая, Вербенко говорил глуховатым голосом: — Командирская власть — еще не все. Надо уметь пользоваться этой властью. Кое-кто прибегает к грубому администрированию и называет его единоначалием. Но единоначалие надо понимать правильно. Это не слепое использование власти. Его нельзя строить на эмоциональных вспышках. Оно требует вдумчивого отношения к людям, с которыми ты живешь, работаешь, ходишь в море, за которых, наконец, отвечаешь… Скажите, что вы знаете о Солянике? — Я внимательно прочитал его анкету… Бывший монтажник-верхолаз. — Ну вот, видите, как у вас все просто. Анкета. Бывший верхолаз. Теперь матрос. Кажется, нечего ни прибавить, ни убавить. А нам с вами надо знать не только кем он был когда-то и кто он теперь, а еще и то, Он снова поднял на Юрия глаза, испытующе взглянул через очки: — Как вы думаете, поможет Солянику ваша гауптвахта? — В уставе есть такая мера наказания. — Действительно, есть… Но я бы на вашем месте не с этого начал, а с откровенного разговора. — Разговор у нас не получился. — Почему же не получился? — Я увидел, как он изворачивается, старается обмануть меня… — И тогда вы решили, что легче всего закончить разговор гауптвахтой? — Так точно, решил… В противном случае он торжествовал бы надо мной, считая, что вокруг пальца обвел своего командира. Вербенко долго молчал, глядя в сторону. — И все же советую вам поговорить с ним не языком устава, а обыкновенным, человеческим. Вы многое поймете. Человек значительно сложнее, чем таблица умножения, хоть и она по своей сути гениальна… Других с собой сравнивайте. А себя — с другими. Это будет для вас хорошим самоконтролем… Юрий вышел от Вербенко встревоженный и растерянный. Как будто ничего конкретного замполит и не сказал, а подумать есть о чем. «Нет, Юрий Баглай, — говорил он себе, возвращаясь на корабль, — твоя флотская жизнь только начинается. Ой, будут еще на твоем пути и штормы, и штили, и снова штормы…» |
||
|