"Яков Липкович. Хлеб и камень (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

включая братьев, живших отдельно от родителей, раскулачили и сослали куда-то
на Север. Лушу же не тронули, потому что она еще до коллективизации ушла в
город на заработки. По твердому убеждению мамы, несомненно, учли и то, что
она инвалид. "Дочь за отца не отвечает", - сказала мама, не подозревая, что
в скором времени почти те же самые слова произнесет товарищ Сталин.
Кстати, для своих восьми лет я неплохо политически подкован. Прекрасно
знаю, кто такие кулаки, бедняки. Первые, разумеется, все без исключения,
злодеи, недаром их рисуют в газетах с топорами и обрезами, с прямо-таки
зверскими лицами. Вторые, опять же без исключения, хорошие и добрые люди.
Так же, вполне доходчиво, могу объяснить, что такое колхоз, совхоз, эмтээс.
И конечно, всей душой переживаю за мальчика Павлика Морозова, который не
побоялся кулаков и сообщил о них куда следует, за что и был зверски убит
ими.
Я не скажу, что поначалу не огорчился, узнав, что Луша из кулацкой
семьи. Несколько дней я не спускал с нее подозрительных глаз. Однако моей
революционной бдительности хватило всего на неделю. Я почувствовал, что
чуждое происхождение Луши нисколько не мешает мне любить ее. К тому же, как
объяснил мне гостивший тогда у нас мамин брат, она порвала с семьей, не
стала жить с врагами советской власти. Не знаю, откуда он почерпнул эти
сведения (языком глухонемых он не владел и с Лушей ни о чем не
разговаривал), но я сразу же поверил ему. А поверив, перестал думать о
Лушиных родственниках...
И вот сейчас снова, с появлением странного незнакомца, ко мне
возвращается подозрительность...
Кто же он, этот человек? Кем он приходится Луше? По тому, как она
обрадовалась ему, видно, что они близкие родственники. Может быть, это даже
ее отец или один из братьев, убежавший из ссылки? А вдруг у него при себе
топор или обрез? Конечно, Луша заступится за нас, не даст в обиду. Но,
несмотря на эту успокоительную мысль, мне все равно страшно...
Тревога за маму заставляет меня выбраться из своего надежного укрытия и
бесшумно, украдкой, чтобы, не дай бог, не заметил незнакомец, подобраться к
дальнему, плохо освещенному окну нашего флигелька. Оттуда хорошо наблюдать,
но самого тебя при этом не видно. Первое, что я установил, это то, что мама,
Луша и ее гость находятся на кухне, окно которой выходит в сад. Чтобы
заглянуть в него, надо обойти чуть ли не весь дом.
Второе окно во двор, к которому я подкрадываюсь, выводит мой взгляд
через открытую дверь прямиком на кухню. Все трое уже сидят за столом.
Вернее, сидят пока двое - мама и незнакомец. Луша же возится с самоваром,
стоящим на лавке. Я не помню, чтобы у нее когда-либо еще так горели щеки и
блестели глаза.
Мама, которая сидит ко мне лицом, оживленно разговаривает с Лушиным
гостем. Ее, я догадываюсь, интересует положение дел на селе: как-никак она у
нас депутат городского Совета, и это, как она считает, обязывает ее знать
настроения масс. То, что она и неизвестный сидят и мирно разговаривают,
сразу успокаивает меня. Я горжусь мамой: нет человека, с которым бы она не
могла найти общего языка.
Одно меня не устраивает - что я вижу Лушиного гостя только со спины.
Мне очень хочется украдкой взглянуть на его лицо...
Но только я отхожу от окна и ступаю на дорожку, ведущую в сад, как до
меня из флигелька доносится звонкий голос мамы: