"Дмитрий Липскеров. Русское стаккато - британской матери" - читать интересную книгу автора

понимает!"
А немец хоть и держал глаза на мокром месте, вместе с тем и горд был.
Это он придумал подать старику пятьсот марок, за все смертные грехи, им
совершенные. Таким образом он ожидал психологического перевертыша, который
сейчас и наблюдал.
Пробил человечье в русском старике.
Немец заговорил что-то непонятное для деда, наверное успокаивал; тому
уже жена помогла перебраться на мягкий диван, и совершенно обессиленный
старик просто сидел, что-то бубня под нос, и хозяина не слушал вовсе.
А потом он попил горячего и сладкого какао, и вот из-за этого какао
понял, что совсем старый стал. Лишь глубоким старикам дают горячее какао,
думал он. В домах для престарелых...
Он поднялся с дивана, еще раз сказал по-русски "простите", а по-немецки
"ауфидерзейн", и, покачиваясь, вышел на улицу.
- На Родину! - сказал.
На прощание он лишь коротко взглянул на футляр с аккордеоном и медленно
пошел под горку.
Неожиданно в доме немцев опять раздались крики, дед оглянулся и увидел
фрау, которая, стоя на крыльце, держала раскрытый футляр, откуда
вываливались: запасный комплект дедовского нижнего белья, испорченные
подтяжки и два кирпича белого цвета.
- Не я это! - зашептал дед, стараясь идти быстрее. - Видит Бог, не я!
Он шел, вжав плечи в шею, поглаживая рукой ордена Славы.
"Ах, - догадался дед. - Азербайджанец это все подстроил! Украл носатый
аккордеон!"
Плакать сил не было.
Он шел вдоль Берлинской стены и думал, что теперь на инструменте играть
будут азербайджанские дети. Или на части аккордеон разберут, в носы
перламутр вставят... Ах, как нехорошо с немцем получилось!.. А Кольке теперь
музицировать не на чем станет! Ничего, в рабочие пойдет, когда вырастет!..
Дошел до КПП и вдруг, глядя на колючую проволоку, слушая лай овчарок,
понял, что до Родины всего тридцать шагов.
Там же ГДР, обрадовался, глядя на ту сторону. Союзники наши,
Варшавские! Они-то в беде не оставят!
И вдруг дед, сам от себя не ожидая, прихрамывая, побежал через
пограничную полосу.
- Хальт! - закричали ему вслед.
А он, словно спортсмен на последней своей дистанции, не ногами бежал, а
душой, словно по воздуху летел или в воздух взмывал...
Теперь и с другой стороны, родной, кричали такое же "хальт", и овчарки
срывались с поводков...
- Это я! - кричал навстречу. - Свой я!..
А потом его грудь прошила короткая автоматная очередь. Состояла она из
трех выстрелов, и каждая из выпущенных пуль попала в свой орден Славы -
прожгла аккуратную дыру.
"Свои стреляют! - было последней мыслью старика. - Солдата убили..."
Он подпрыгнул вверх и, уже умерев, падал на землю кучей костей и плоти,
посреди которой, трепыхаясь, умирало сердце солдата.
Через месяц власти ГДР разобрались в ситуации, составили
психиатрический отчет и отослали деда вместе с бумажкой в цинковом гробу на