"Г.Г.Литаврин. Как жили византийцы " - читать интересную книгу автора

волеизъявления василевса. Недаром Лев VI говорил патриарху Евфимию, что если
тот не вернется на патриарший трон, то василевс забудет страх божий, погубит
подданных и погибнет сам.[4] Император, делящий с воинами тяготы походной
жизни, мужественный и искусный в бою, вызывал уважение, но превыше всего
ценились благочестие и благотворительность василевса.
Императорское благочестие старательно рекламировалось в расчете на
популярность его имени. Однако даже несомненная искренность василевса не
вызывала порою сочувствия, если над венценосцем тяготел смертный грех.
Повинный в смерти Романа III Аргира Михаил IV должен был бы, говорит хронист
XI в. Иоанн Скилица, порвать с императрицей Зоей, толкнувшей его на
преступление, и отречься от престола, а не растрачивать казенные деньги на
акты благотворительности.
Критика в адрес "божественных императоров" за их бездарность,
самодурство и пороки звучала и ранее, в VI-IX вв.: Юстиниан II был подобен
зверю в своей жестокости; Василий I в одиночестве со сладострастием
расстреливал из лука отрубленную голову вождя павликиан Хрисохира;
Константин VII без сострадания творил суд, а притомясь от ученых занятий,
предавался пьянству. Александр погряз в разврате и недостойных забавах, как
впоследствии и Роман II, и Константин VIII, и Константин IX Мономах.
Хронисты XI в. пишут порой о василевсах не как о наместниках бога на земле,
а как о заурядных и недалеких людях с их обычными иногда смешными
слабостями: Константин IX Мономах прибегал к наивным хитростям, чтобы
посетить любовницу, Никифор III Вотаниат признавался перед постригом в
монахи, что более всего его пугает необходимость воздержания от мяса. Михаил
Пселл, рассуждая о характере василевсов, приходит к выводу, что нрав их
непостоянен, что по своим личным качествам они вообще уступают прочим людям.
И философ полагает, что это естественно: человеческая психика
трансформируется в буре тревог и волнений, переживаемых василевсом
ежедневно. Василевсы утрачивают чувство меры. Им мало неограниченной власти,
они глухи к советам, они готовы умереть, лишь бы добиться признания себя
мудрейшими из мудрых, всесведущими и непогрешимыми. Изменились времена,
сетует Пселл, демократия безусловно лучше монархии, но возвращение к ней
нереально. Поэтому целесообразнее, по его мысли, не искать новое, а
утверждать существующее. Жаль только, что правят ромеями не люди, подобные
Фемистоклу и Периклу, а ничтожнейшие выскочки, еще вчера носившие кожух.[5]


*

Сомнения в праве василевса на неограниченную власть, на распоряжение
землей, казной, людьми, на возвышение или унижение любого подданного по
своему произволу, стали высказываться лишь с последней четверти XI столетия.
Эти сомнения - результат все отчетливее формировавшегося классово-сословного
самосознания консолидировавшейся феодальной аристократии, которая стремилась
поставить трон под свой неослабный контроль.
Победа к потомственной феодальной аристократии пришла не сразу -
стойкое сопротивление оказала сановная бюрократия, обладавшая огромным
опытом господства и плотным кольцом окружавшая престол. Василевс мог менять
любимцев среди ее представителей, но не был в состоянии обойтись без ее
постоянной поддержки. Лев VI тяготился опекой временщика Стилиана Заутцы, но