"Тимур Литовченко. Сила Кундалини" - читать интересную книгу автора

Не расширяясь и не сужаясь поток имел идеальную цилиндрическую форму. Волны
света накатывали на человекообразный аэростат, понемногу разогревали его и
окружающий воздух, который ласкал телесную оболочку и тянул все выше, выше,
выше... Водород также грелся, распирал до боли внешние покровы так, что те
едва не лопались и также стремился вверх, вверх, вверх... А из люка все
громче, все настойчивее и протяжней звал голос: "Сюда, ко Мне, ко Мне, Сын
Мой возлюбленный Истинный Христос!.."

Но окончательно устремиться в зияющий над головой солнечный люк мешала
волосяная нить. При каждом рывке аэростата-тела она отвечала таким же точно
по силе рывком вниз, и Николай самым дурацким образом колотился между небом
и землей, точно персонаж анекдота, упавший с сотого этажа небоскреба и
зацепившийся подтяжками за крючок на пятидесятом. А края люка полыхали уже
зловещим рубином, волны света не ласкали, а обжигали и достигая земли вмиг
иссушали ее на многие километры вокруг, превращая плодородную почву в
растрескавшуюся раскаленную серовато-бурую корку. Голос уже не звал, а
противно, с подвизгиванием вопил: "Ко Мне!!! Ко Мне!!!" И в кобчике наконец
зашевелился разозленный клубок змей.

Нет, то была одна весьма беспорядочно спутавшаяся змея! Кроваво-красные
световые волны концентрировались где-то в области макушки, с гудением, от
которого содрогалась вся телесная оболочка, врывались в позвоночник и
раскаленными остроконечными спицами впивались в змею. Боль уколов, гул,
вибрация и визги чрезвычайно злили эту тварь, и вот она стала нехотя
разворачиваться и сухо потрескивая погремушкой на кончике хвоста подниматься
вверх, из одного позвонка в другой, шипя: "Ты смееш-ш-шь будить меня? Есть
хоч-шу, есть хоч-шу, хоч-шу..."

Тут нить дернулась сильней обычного, и Николай вдруг увидел, что конец
ее на привязан к земле, а находится в ручонках замурзанного пятилетнего
сопляка, его собственного сынишки Вити! Паршивец как всегда забавлялся самым
бездумно-идиотским способом, рвал волосяную привязь так, что тело Николая
каждый раз с грохотом стукалось об окаменелый грунт, корчил невероятнейшие
рожи, скалил зубы и злорадно вопил: "Куда же ты, папка, куда тебя несет?! На
небо, что ли, намылился?! А я?! А без меня как же?! Ты ж сам говорил, что
для всех стараешься, и мамка мне это втолковывала, и Учитель вдалбливал. Так
я хочу, чтоб ты для меня старался!! Я - вот, я рядом, папка!!! Я жрать хочу,
я наверх хочу, где тепло, светло и с пацанами гуляться можно!! Я в мяч
погонять хочу, ну что мне, и в мяч нельзя?! Я купаться на речку хочу, айда
купаться, папка! Махнем на рыбалку, в лес. Ну хоть выберемся отсюдова
наверх! Начхать на мяч, на конфеты, на удочку и на лисапет, но давай хоть
наверх махнем! Я ж пацан, папка, я ж пацан!!! Ты сам был пацаном, вспомни,
каким ты был!.." И как-то нехорошо, подленько, но в то же время умоляюще
смеялся. От этого смеха хотелось волком выть, переколотить к чертовой матери
все, что было в подвале и напиться до бесчувствия. А больше всего, ну просто
до жути, до тоски гробовой хотелось - головой в петлю.

Ух и разозлился Николай! Вечно этот сорванец мешал ему, путался под
ногами. На горе, ох, на горе себе породил он этого недоноска. Спьяну, сдуру
залез тогда на Марию, как распоследний кобель повел себя. Слава Богу, хоть