"Михаил Литов. Узкий путь " - читать интересную книгу автора

называла Марьюшку Иванову фальшивой и напыщенной, и у нее, кругом больной и
несчастной, едва хватало сил на это путешествие. Объяснение же вовсе
отбирало все силы, и Кнопочка в изнеможении укладывалась на диван,
снисходительно даруя Марьюшке Ивановой возможность хлопотами, беготней,
услужением оправдаться в ее глазах.
Зато когда жизнь не поставляла обидчиков, у Кнопочки пробуждался
пылкий интерес к общим вопросам действительности, тогда, случалось,
подворачивался какой-нибудь звораживающий проповедник идей, и вот уже сама
Кнопочка азартно носится с большой и словно бы выстраданной всем ее
существом идеей. На вечеринке у писателя Конюхова, выпив вина, потанцевав,
Кнопочка почувствовала себя на верху блаженства, тем более что еще
обнаружился там такой пьяненький человек, Червецов, который, заметив
Кнопочку, тотчас вбил себе в голову, будто беззаветно влюблен в нее. Он
пришел пьяным и полагал, что иной задачи, кроме как напиться вдрызг, нет ни
у кого на этом сборище, и только путался у всех под ногами. Хотя Кнопочке
ни к чему был Червецов с его дурной славой простака и выпивохи, все же ее
самолюбие тешилось тем, что он не спускает с нее сияющих глаз. Все засияло
и в душе Кнопочки. Однако, ликуя в гуще милых, веселых людей, собственно
говоря, в кругу единомышленников, она не забыла жесткую тревогу
внедрившейся нынче в ее сознание идеи, поудобнее расположилась в уединенной
стайке дам и, крепко потянув из сигареты, затеяла такой разговор:
- На русских все сейчас нападают, все нас травят... можно подумать,
что русские съели всех жидов и сели на голову каким-нибудь литовцам, черт
бы их всех побрал! А ведь в действительности, если пошевелить мозгами,
русские сами больше всех пострадали и страдают...
Сбросив маску веселья, она глянула угрюмо и печально. Женщины вокруг
нее сидели упитанные, нарядные, с нелепой смесью пота, краски и морщин на
широких лицах. Это были думающие особы, но пока еще, на взгляд Кнопочки,
слишком оторванные от правды жизни, и она мечтала преобразить их в некие
просторные вместилища горестных сетований на судьбу русского народа. Между
тем ей не удалось выговорить и половины всех заготовленных трепетных слов.
Неожиданно ее прервал истошный, нечеловеческий вопль, и в соседней комнате,
за столом, хмелеющий кооператор Сироткин без затруднений угадал, что
принадлежит он его жене. В самом деле, кричала замелькавшая, завертевшаяся
бочонком на толстеньких ножках Людмила Сироткина, и Кнопочка сразу
съежилась и нахмурилась в невыразимой тоске, жалобно обособилась под
обрушившейся на нее лавиной звуков, хотя, как и прочие, не могла разобрать
слов. Все услышали только несколько раз припечатавшее Кнопочку "дура", всем
было ясно, что Людмила кроет русских почем зря, а по сути дает выход давно
копившемуся раздражению на Кнопочку. Сироткина думала, что поступит
правильно, если объявит все болезни и печали, всю трогательность Кнопочки
выдумкой, фарсом, но стройно конструировать фразы ей мешало адское
полыхание ярости, и она просто закидывала ненавистную девицу последними
словами. Но еще не прочь была Людмила и впрямь выставить надлежащую оценку
русским, своим бессмысленным соотечественникам, и потому быстро и страшно
называла их в безумно накалившейся атмосфере скандала дураками, скотами,
пьяницами и мучителями, врагами человечества. Кто с испугом, кто со смехом,
женщины успокаивали разбушевавшуюся фурию и заслоняли от ее грузных
наскоков Кнопочку, которая успела осунуться и постареть в эти ужасные
минуты. Людмила все-таки исхитрилась больно ткнуть ее кулаком в лоб.