"Михаил Литов. Улита " - читать интересную книгу автора

проницательности, к озарениям, я не мог рассчитывать, что меня вдруг осенит
некая мысль, которая и поможет мне проникнуть в тайну Улиты, неким
волшебством разгадать ее. Я был пленником ее сговора с фирмой, меня
стерегла и смиряла сумма, которую она заплатила за мои появления.
Я не сердился на нее за это, она поступила так не со зла, а к тому же
вольно или невольно подарила мне лишнее время на то, чтобы получше
разобраться в себе самом. Могла ли она знать, что меня чрезмерно
обескуражит ее флирт с Юрием и я буду возникать лишь для мучительной мысли,
почему же она так быстро перенесла нежное отношение ко мне на моего брата?
Может быть, во мне даже сейчас таились истинные возможности, но
воплотиться они, похоже, никак не могли, и, тоскуя из-за этого страшно,
смертной тоской, я выдумал сумасшедшую идею. Я решил, что тайное
прикосновение к Улите, почти попытка овладеть ею, вольет в меня новые силы,
а то и совершит чудо моего воплощения. На этот раз я очень кстати возник
ночью. Улита, скоро потеряв меня из виду, преспокойно улеглась спать.
Лунный свет заливал спальню. Мне было нехорошо оттого, что Улита теперь
воспринимала мои появления и исчезновения невозмутимо, можно сказать, с
полным равнодушием. Во сне она разметалась по кровати, сбросила с себя
простыню, обнажив прекрасное сильное тело. Несколько минут я в оцепенении
любовался ее величественной красотой и как бы плакал от зависти. Моей целью
было приникнуть к ее губам и в последний раз попытать счастья на
фантастическом поприще моего восстановления из ущербности.
В самой красоте Улиты заключалась великая тайна, так что я, пожалуй,
избрал верный путь. Я не боялся разбудить ее своими прикосновениями,
слишком для этого бесплотными, но на всякий случай решил начать восхождение
с ее ног, которые представлялись мне наименее чувствительными. Я
продвигался, сознавая себя бесконечно маленьким. Ее лоно дышало. Оно, нежно
прикрытое золотистыми волосками, разверзлось предо мной с какой-то
чрезмерностью, и это было уже слишком, оно не могло быть таким огромным,
черным и бездонным, - положим, женская недоступность для меня нынешнего
очевидна, но зачем же тут такая карикатурность в изображении, в чем ее
смысл? Меня манила эта дышащая гора. Золотистая чернота втягивала меня в
неизвестную глубину. Я мог исчезнуть в ней, не достигнув цели. Но мог ли я
рассчитывать на возрождение после такого спуска на дно, где солнце, дающее
силу чадородия, роняет свои лучи в прах земной, добровольно гасит их тьмой
смерти? Некогда во мне, и ныне соображающем, была совсем другая жизнь,
проницая которую пытливым взглядом, я видел пустоту, беспредметность и
бесцельность человеческой сущности. Теперь я сам стал пустотой. Воздушно
балансируя на краю женственности, уводившей к истокам и во мрак веков, я
Бог знает зачем, но мучительно старался припомнить все запахи, которые
источает этот бесконечный тоннель, многое дающий жизни и многое у нее
отнимающий, но все мои догадки о былом лишь подтверждали, что мне уже
никогда не спрятаться в этой тьме и не вернуться из нее обновленным.
Я медленно продвигался вперед. Мерно вздымающаяся грудь женщины
несколько раз подбросила меня в моей невесомости, я парил, но я и
возвращался, пока мне не удалось краешком моего облака более или менее
прочно уцепиться за ее торчащий сосок. Я посмотрел на губы Улиты,
улыбавшиеся во сне. Они были велики в сравнении со мной, по крайней мере с
оставшимся мне существованием, и изгибались, как змеи, а между ними луной
блестел зуб. И вдруг Улита, не открывая глаз, глухо, может быть, с