12

Злость на вора и обида на работника милиции сплелись в какое-то ярое возмущение. Анна Васильевна Смагина встала на подножку автобуса, как полезла на живую стенку. И даже не почувствовала ни многопудовых давлений, ни людских круговоротов, ни волокущей силы. Ее распаленные мысли тоже вертелись круговоротно.

Оскорбили. И где? В милиции. И кто? Вор, мальчишка. Хотя какой спрос с преступника… Но оперуполномоченный сидел как немая рыба. Она повидала детективных фильмов, не пропускала ни телесериалов, ни репортажей из зала суда. Там сотрудники уголовного розыска были скоры и вездесущи, говорили кратко и сурово, носились на машинах и стрекотали на вертолетах, с преступниками не сюсюкали: наручники — и конец серии. А у Петельникова вор сидит в кресле, развалился, как в театре, глаза наглые, оскорбляет. И никаких наручников.

Анна Васильевна с чувством рванулась к выходу.

— Гражданка, разве так можно? — запротестовал человек, волочимый ею к выходу.

— Моя остановка.

— Ей-богу, как трактор.

— Ворчит, а еще мужчина, — огрызнулась она.

— При чем тут «мужчина»?

— А при том, что нет их нигде, даже в милиции.

Осенний воздух слегка остудил. Анна Васильевна шла домой, минуя все магазины: туда не пускали неуправляемые мысли и настроение…

После кражи была обида — на вора, на милицию, на всех. Неизвестно на кого. Чужой ходил по квартире, рылся в вещах, взял деньги и золото. Но теперь она заметила, что та обида куда-то пропала, как, скажем, золотые часики; да и что за обида, если квартирная кража может произойти у всякого вроде лопнувших труб или короткого замыкания. Но почему-то пришла обида другая, настоящая, личная: в официальном органе усомнились в ее совести. Мол, не было ни денег, ни золотых вещей.

Через десять метров Анну Васильевну взяла злость на себя, потому что опять уперлась в уже решенное: кто оскорбил-то? Вор и мальчишка. Но вроде бы очевидный довод не успокаивал. Этого вора и мальчишку вытеснил из сознания Петельников. Теперь, выбросив из памяти телевизионных оперативников да и самого парня с его дикими словами, Анна Васильевна видела только лицо капитана. Ведь не просто смотрел и слушал перепалку, не просто позволил шпане издеваться, а бегал взглядом с одного на другого, как бы оценивая, кто же прав. Не оскорбление ли: ее, порядочную женщину в годах, работницу со стажем, мать солдата, потерпевшую от кражи, уравнять с несовершеннолетним балбесом, вором, который без зазрения совести признался, что был в квартире? Дурной оперативник. И это ему она достала стиральный порошок? А ведь сперва понравился.

Анна Васильевна тихо вздохнула и все-таки зашла в булочную; скорее, не ради хлеба, а ради растрепанных мыслей своих, которые надо было вытащить из того милицейского кабинета. Да они как прилипли.

Вор-то. Сколько ему — пятнадцать, шестнадцать? Одет прилично, лицо полудетское, чистое. С чего занялся таким промыслом? От вольготной жизни. Двоек им теперь не ставят, на интересные работы заманивают, в институты завлекают… Вот и растут на одних правах и без всяких обязанностей.

В пятидесятых годах, когда сама бегала девчонкой, дух был другой. Старшие молодых строжили. Попробуй-ка место старику не уступить — весь трамвай взметнется. Молодых поучали дружно и от души — и в одежде, и в манерах, и в сути жизни… Теперь же старшие помалкивают, точно боятся молодых.

Анна Васильевна пошарила в почтовом ящике. Письмо. Нет, сложенный вдвое тетрадный листок. Она развернула…

Синий череп, ловко нарисованный жирным фломастером. Синие глазницы, синий крест мосолистых костей. Мальчишки хулиганят…

Она поднялась на свой этаж и вошла в квартиру.

Пятидесятые годы… А может, дело в другом? У тех-то старших была за плечами война, блокада, потери, труд тяжкий — имели право поучать. А у теперешних старших, у тридцатилетних—сорокалетних, что за душой? Что они видели? Тоже родителями взрощены на беззаботном житье. Нет у них морального права учить молодежь. Взять хотя бы мужа… Руки хорошие, а выпивает. Станет его слушать молодежь? Вот такие старшие и сидят, и помалкивают.

Анна Васильевна хотела заняться домашними делами, но зазвонил телефон. Она взяла трубку.

— Слушаю…

В трубке молчали, но шумное дыхание не скрывалось.

— Слушаю, слушаю! — повторила она громче.

— Молилась ли ты на ночь, Дездемона? — грубо спросил мужской голос.

— Что за глупая шутка?

— Письмо мое получили?

— Какое письмо?

— Синее.

— Получила, — зачем-то подтвердила она.

— Тогда молитесь и ждите.

— Ну-ну, я тебе похулиганю!

Трубку бросили. У Анны Васильевны сразу заболела голова. Она пошла было в ванную, в аптечку, но вспомнила данный на работе совет — приложить к затылку медный пятак: он, если сильно потертый, впитал биополе многих тысяч людей и поэтому боль снимет непременно. Но пятака в сумке не было, и пришлось съесть таблетку.

Через полчаса — от лекарства ли, от кухонных ли дел — голова прошла, оставив лишь какой-то подземный гул в затылке. В конце концов, нельзя обращать внимание на ребячье озорство. Да голова разболелась не от синего черепа и не от звонка — от милиции она, от оскорбления.

Так и не дождавшись мужа, Анна Васильевна хотела сесть за чай, но услышала странную ноту — не то вой, не то плач. Она глянула на чайник. Но звук шел вроде бы с потолка. Или с улицы. Она подошла к окну — звук оказался за спиной. Трубы? Они иногда поют, и плачут, и хохочут. Анна Васильевна покружилась по кухне — звук пропал. Но тут же заныл вновь — протяжно, жутковато, походя на стон тяжелобольного. И шел он из передней, как бы отрезая путь. Она вновь посмотрела на темное, пожутчавшее окно, будто теперь у нее не оставалось иного выхода на улицу. Но здравая мысль подбодрила: ведь надо лишь включить свет в передней.

Она твердо прошла к выключателю и щелкнула. Стон, точно ждал света, усилился. Шел он от двери, из под двери. Мальчишки балуются? Пьяный упал? Или приступ у сердечника? Не теряя своей бодрости, Анна Васильевна взялась за замок непослушными пальцами. И почувствовала, как эта бодрость отлетает прочь каким-то образом кража, напряжение в милиции, синий череп и угрожающий звонок слились воедино, в страшное, в предвещающее..

Она открыла дверь и отступила, задохнувшись: перед ней стояло привидение. Белая шаткая фигура, прямоугольная серая голова с черными глазами-прорезями… Анна Васильевна еще отступила. Привидение шагнуло за ней, в переднюю.