"Воронежские корабли" - читать интересную книгу автора (Кораблинов Владимир Александрович)Глава девятая,Вечером того дня во дворце светлейшего князя и герцога ижорского дым стоял коромыслом. Толстые витые свечи горели в люстрах, в модных шандалах, в степных канделябрах, всюду, даже на лестнице. И на крыльце. Красновато озаряя каменных мужиков с рогатинами, пылали смоляные плошки. А в залах столы стояли, накрытые бахромчатыми скатертями. И чего только не было на них – всякие яства. Наши природные, русские: холодцы, гуси, поросята, аршинные осетры, кулебяки мясные и рыбные, тугие моченые яблочки, кувшины с брагой и медом. И заморские: духовитый гишпанский апельсин – одна сладкая мякоть, склизкие ракушки – устерсы, граненые бутыли с фряжскими винами. И роговая музыка турукала на хорах. Под нее кавалеры и дамы плясали. Они кланялись, скакали, били каблуком, вертелись на пятке. И табачище курили из глиняных трубок. Так курили, что войдешь в горницу и – словно пожар: один дым, а люди в нем как бы погибают. И все пьяным-пьянехоньки были, и всяк свое орал. Кой-где уже и до драки доходило. Английский мастер Джон Перри, выхватив шлагу, хотел было господина адмиралтейца колоть, насилу розняли. Сам государь разнимал. Он снял с Апраксина парик и пришлепнул ладошкой по лысине. Он сказал: – Матвеич, не дури! А тот заплакал. Но вдруг, вспомнив про свою потешную затею, велел матросу сбегать за щенком. И когда принесли щенка, господин адмиралтеец его на стол пустил. Кутенок пузатый был, криволапый, вислоухий, меделянской породы. Неуверенно, дрожа всем телом, он стал на залитую вином скатерть и жалобно заскулил. Всем сделалось смешно – зачем кутенок залез на стол? А господин адмиралтеец стал его звать: – Герцог! Герцог! Тю-тю! Тут Алексашка налился кровью, вскочил, быком полез на старика Апраксина. Но Питер Бас весело рассмеялся и сказал: – Сядь, сядь, куда полез! Он, Питер, много пил, но разума не терял. И все примечал – кто чем дышит. Он вел беседу с кавалером Корнелем. Тот ему рассказывал про отменные художества, кои из истории известны или кои довелось самому поглядеть в скитаниях. Про Зевксиса, еллинского живописца, какой так дивно виноград написал, что птицы клевать прилетели. Про знаменитых флорентинцев Рафаэля и Леонардо. Про славного немецкого резчика и рисовальщика Альбрехта Дюрера. Про гишпанского Веласкеца. Про своего великого и несчастного земляка – Ван-Рейна Рембрандта. Петр слушал со вниманием, иногда задавая вопросы. Про иное говорил: – Понаслышке знаю, а видать не видал. Ужо кой с какими делами справлюсь, съезжу погляжу. И наконец велел кавалеру показать ландшафты, те, что снимал, лазая по воронежским буграм. Кавалер Корнель послал майордома за шкатулкой. И стал показывать государю листы. Возле них собралось множество гостей. Все хвалили кавалера за художество. Питер молча рассматривал ландшафты: воронежские верфи, Чижовские бугры, парусную мельницу. Донской берег у города Костенска. Берег громоздился крутыми глиняными обвалами. Множество костей виднелось в обвалах, и среди них – преогромные, как бы слона или какого другого столь же чудовищного зверя. – Удивительно, наше величество, – сказал кавалер, – удивительно, что в столь удаленных от зюйда местах водились сии монстры. Старый воронежский житель купец Потап Гарденин сказал: – Ну, это, батюшка, когда было-то! Того, чай, и деды дедов наших не запомнят. Индрик, сказывают, зверь тогда тут ходил, его будто косточки… – Сам ты индрик, – сердито фыркнул Питер. – Выдумают тоже – индрик! Гардении обиделся, замолчал. – Зело изрядно, – сказал Питер, просмотрев кавалеровы ландшафты. – Зело. Он задумчив стал, насупился. Пальцами по столу постучал. Раза два дернул щекой. Кто его поближе знал, поняли: быть грозе. Потаи Гарденин уже и не рад был, что про индрика сдуру сболтнул. Кто ж его знал, хотел умную беседу поддержать. – Индрик! – Питер Бас оскалился без улыбки. – Вот, господин Корнель, сам видишь, сколь у нас еще этой окаянной темноты. Бороду сбрил, кафтан надел немецкий, коммерции советник… И ведь башка на плечах, не кочан! – гневно крикнул он. – А сей распроклятый индрик как въелся ему в печенки, так и сидит! От царя Гороха! С тех самых пор! – Прости, батюшка, – смиренно поклонился Гарденин. – Что – прости! Один ты, что ли, такой у меня? Божье теля. Вот ты, – Питер резко повернулся к кавалеру, – ты про Рафаила, про Зевксиса сказывал… Нету у нас пока подобных искусников. Только и умеем, что богов на образах мазать… Но будут! Слышишь ли, будут! Так и в юрнал свой запиши: бу-дут! Питер вытаращил бешеные глаза, стучал кулаком по столу так, что стаканы прыгали. – Ваше величество, – учтиво, с улыбкой, но опять-таки без унижения, поклонился кавалер. – Напрасно горячитесь, ваше величество. Они у вас уже есть. Он вынул из шкатулки несколько листков и подал их государю. На разных клочках бумаги были изображены воронежские ландшафты и фигуры: пляшущий мужик, драка возле кабака, успенский дьячок, поводырь с медведем, сбитенщик. – Все сии ландшафты, – сказал кавалер, – а равно и шутейные парсуны[7] сделаны рукой искусного российского мастера. – Кто? Кто? – вскочил Питер Бас. – Назови – кто? Где открыл сего мастера? Данилыч! Лошадей! Сию минуту скакать в доставить! Он вцепился в кавалера и тряс его так, что у того голова болталась, словцо кукольная. – Пощадите, государь! – взмолился кавалер. Питер перестал трясти и сказал: – Ну? – Не надо лошадей, – поправляя сбитый парик, сказал кавалер. – Мастер здесь, в этом доме. Через минуту я буду иметь честь представить его вам. И он проворно побежал в чулан под лестницей и разбудил крепко спавшего Васятку. – Где ж, сударь, твой мастер? – сдвинув брови, спросил царь, когда господин Корнель подвел к нему заспанного мальчонку. – Ежели шутковать задумал с нами, то гляди, как бы и мы с тобой не пошутили. У нас за шутку не к делу – штраф. Такой, что, чаю, и на ногах не устоишь! – Помилуй бог, – сказал кавалер, – было бы очень глупо так шутить. Это не шутка, государь. Сей юноша, может быть, составит гордость вашего отечества. Я довольно пожил и потолкался по белому свету, но еще ни разу не встретил чудо, подобное этому мальчику. Господь бог одарил его свыше меры. – Ба! – воскликнул царь, хлопнув себя по лбу. – Старый знакомец! Матвеич! Узнаешь мальчонку? Откудова он у тебя? Апраксин вспомнил конфузию с углянскими мужиками, которую утаил от Питера. – Приблудный, государь, – не сморгнув, сказал он. – Промеж двор толкался. – Как звать? – притягивая к себе Васятку, спросил Питер. – Василий Ельшин, – смело сказал Васятка. Он был так смел потому, что еще как следует не проснулся. И он с удивлением таращил глаза на столы, на блюда с диковинной едой, на богато разодетых гостей. Но вдруг, сообразив, что перед ним сам царь, оробел и заплакал. – Ну, чего ж ты, Василий Ельшин, сопли распустил? – засмеялся Питер. – Небось не съем. На-ка, отведай заморского яблочка… Он выбрал большой апельсин и протянул его Васятке. – Читать можешь? – Маленько могу, – всхлипнул Васятка. – Только не дюже шибко. – Гут, – сказал царь, – иди. Господин адмирал, – обернулся он к Апраксину, – завтра ж, не мешкая, отправь мальца в цифирную школу. А как научится словесности и математике, в Голландию пошлем. Нам свои, не заморские мастера надобны. Тебе спасибо, – царь обнял кавалера, поцеловал в губы. – Без тебя так и потерялся б малый. А он, может статься, наш российский Рафаил, а? И всем гостям было велено пить за российское художество. В распахнутые венецианские окна виднелась река, и на ней разукрашенные цветными фонарями корабли. На «Пантелеймоне» делали потеху – вертелись, рассыпая холодные искры, огненные колеса. Золотые, пламенные змеи с шипеньем взлетали во тьму. В полночь Питер Бас велел кораблям палить из пушек. От пальбы жалобно зазвенели стекла. И тут кто-то крикнул: – Пожар! Все высыпали наружу. Горели посад и ямская слободка. Ветер швырял горящие головешки, раздувал языкастое пламя. Диковинным фонарем пылала деревянная Богоявленская церковь. На посаде голосили бабенки. Метались мужики, напрасно стараясь потушить бушующее пламя. И дьячок Ларька там сновал, горланил, не таясь: – Доигрались, допрыгались! Он нечистому за шкалик продался! Все сгорим, православные! Все! |
||
|