"Воронежские корабли" - читать интересную книгу автора (Кораблинов Владимир Александрович)

Глава шестая,

в которой повествуется, как кавалер Корнель изображал на листе бумаги ландшафт, а также дано описание сильного и рокового для Васятки порыва ветра, унесшего у господина кавалера чистый лист


Господин Корнель велел Васятке дожидаться, а сам пошел во дворец.

Васятка сидел на ступеньке крыльца, поглядывал на каменных мужиков и грыз пряник.

Дворец выходил передом на адмиралтейство. Справа от него высились городские горы. По обрывам, по крутизне лепились домишки. Избитая копытами, почерневшая дорога поднималась в город, змеей туда-сюда виляла по круче.

По гребню горы горбились серые, с моховой зеленцой, бревенчатые стены. Воротняя башня с покосившимся дырявым шатром. За ней – другая, глухая. Та – вовсе без крыши, одни ветхие стропила.

Над стенами, над башнями, над маковками церквей – тяжелые, быстро плывущие, рваные облака.

Слева – река, заречье, корабли, кузни, людская толчея.

Чуть ниже по реке – церковь, мост, адмиралтейский двор. К мосту тянулась мощенная крупным камнем дорога. По ней проходили люди – матросы в кожаных шапках, в зеленых кафтанцах, заморские мастера в чулках, в кургузых куртках, с трубками в зубах, работные мужики в лаптях, в лохмотьях. Эти прошли толпой, человек пятьдесят. Их гнали два солдата, покрикивали. Лица у работных были серые, усталые, глаза злые или потухшие. Двое важных господ прошли, держась за шляпы, ветер трепал завитые космы длинных париков, развевал цветные плащи.

Проехала запряженная четверней раззолоченная карета с красными спицами на больших колесах. В окошечке мелькнуло темное, сморщенное личико, седенькая бороденка, вострые мышиные глазки, сердито сверкнувшие из-под черного монашеского клобука. На мгновение высунувшись из кареты, монах погрозил кому-то скрюченным сухоньким пальчиком.

Васятка заробел – чего он грозится? На всякий случай поднялся со ступеньки, перестал жевать.

Но карета проехала мимо, к мосту. В ней сидел воронежский епископ Митрофаний, и он не на Васятку серчал, а на каменных, с рыбьими хвостами, мужиков: сколько раз выговаривал ижорскому герцогу, чтобы убрал грецких идолов, но тот только посмеивался. Не убирал.

Откуда ни возьмись, к Васятке приковыляла на трех ногах собачонка, завертела куцым хвостиком, глядя на пряник. Она была похожа на старую овчинную тапку.

Васятка посвистел ей и отломил кусочек пряника. И хотел с ней немножко поиграть, но увидел приближающихся солдат и опять заробел.

Они шли, били по талому снегу шаг. Брызги и ледяное крошево летели из-под сапог. На них полная амуниция была: ружья на плече, тесаки за поясом. Подойдя к крыльцу, они топнули два раза и стали, как в землю вросли. И так стояли, не шевелясь, а Васятка, разинув рот, глядел на них.

Собачонка нерешительно тявкнула, но, видимо, как и мальчик, испугалась, прижалась к Васяткиному валенку.

И в эту минуту из дверей вышел кавалер Корнель, сопровождаемый каким-то высоким, румяным господином в белом парике и красном плаще, из-под которого поблескивало золото дорогого кафтана.

Это и был ижорский герцог, Римский князь Алексашка. Он весело скалил белые зубы.

Следом за ним какой-то мордастый, красноносый вынес шкатулку и раскладной стульчик.

Ижорский герцог и кавалер Корнель чего-то полопотали непонятно. Кавалер указал на Васятку. Мордастый презрительно поджал губы и подал Васятке шкатулку и стульчик.

Солдаты ж стояли навытяжку, каменные.

– Смотри у меня, – обернувшись к мордастому, сказал ижорский герцог, – чтобы к вечеру колбасы с кашей, и чтоб на зубах хрустели. А пиво – подогретое. Шкуру спущу.

Мордастый сложил руки ладошками, словно молиться, а рот приоткрыл, сделал трубочкой.

– Я, я, – кланяясь, сказал он. – Битте. Карашо.

Мордастый был меншиковский ключник. Или, по-новому, по-немецкому, – майордом. Герцог Алексашка его иной раз даже, случалось, тростью бивал, ежели чем не угодил. Или в зубы.

От дворца пошли к мосту. И сразу ожили солдаты, сделали кругом марш и с ружьями на плече, разбрызгивая сапогами снег и льдинки, зашагали вослед. Это была охрана, присланная господином адмиралтейцем. Чтобы кавалеру не причинили, боже упаси, какой обиды.

И собачонка увязалась. Она осмелела, весело прыгала вокруг Васятки. Или пускалась на трех ногах по берегу, скрывалась из глаз, но все равно возвращалась и, высунув длинный розовый язык, терлась о Васяткин валенок.

А Васятка тащил шкатулку и стульчик. Он думал, что теперь с ним будет. Тоска пала на сердце.

Вспомнил, что Пегашку угнали неизвестно куда, а у него там в санях узелок с харчами.

И вот Пегашки нету, и харчей нету.

И стало еще тоскливей. Пропал.

Между тем день разгулялся, ветер разогнал облака, глянуло веселое солнце.

На мачтах кораблей ярко затрепетали флажки – синие, белые, голубые. Иные – махонькие, а иные – длинные, с двумя языками.

Где-то на берегу ударили в колокол. Мужики побросали работу, стали креститься. Сели на бревна, на груди камней, принялись за еду. А еда у них была плохая: хлеб да вода.

Ижорский герцог завернул на мост – к адмиралтейскому двору. А кавалер Корнель, смеясь, маня за собой Васятку, вприскочку пошел дальше по берегу. И все выше забирал, карабкался на крутые глинистые бугры. Васятка насилу поспевал за ним.

Охранные солдаты неотступно шагали вслед, но бить шаг уже им стало невозможно: глина и круча. Они тоже карабкались. Со стороны казалось, что солдаты преследуют убегающего кавалера.

Так взобрались на Чижовские горы. Отсюда все было видно: и городские стены, и посад, и петляющая река с верфью, адмиралтейством, дворцами и хибарками.

И, хотя лед на реке Воронеже еще стоял, извилины русла были черны от прибылой воды с Дона.

Солнце зашло за облако, и облачная тень шибко бежала по грязному снегу.

Ветер крепчал и крепчал. Кавалер кутался в плащ, обеими руками удерживал шляпу. Но смеялся, топал ногой, что конь, говорил:

– Гут! Карашо!

Потом шарфом обмотал шляпу, чтоб ветер не унес. Принял из Васяткиных рук шкатулку и стульчик. Шкатулку поставил наземь, а стульчик разложил, уселся. Один к другому приставил два кулака и как в трубу начал в них глядеть на город, на реку, на корабли. И, видно, остался доволен, потому что еще несколько раз сказал:

– Гут! Гут!

После чего подышал в пригоршню и указал Васятке на шкатулку: подай, мол.

Васятка подал.

Солдаты стояли навытяжку – по артикулу. Кавалер засмеялся и сказал:

– Фольна. Гуляйт.

Солдаты опустили ружья и отставили ногу.

И тут кавалер открыл шкатулку. Достал из нее бумажный лист и медными шпильками стал прикреплять его к крышке. Ветер рвал из рук бумагу. Но он не сдавался – локтем, ладонью прижимал к шкатулке трепещущий лист.

Наконец бумага была прикреплена. Кавалер надул щеки, сказал: «Пуфф!» – и принялся рисовать.

Он шибко черкал карандашом по бумаге, мотал головой, кланялся. Выпячивая нижнюю губу, поглядывал то на лист, то на ландшафт. Иногда далеко отставляя от глаз карандашик, большим пальцем измерял пропорцию. Карандашик был в стальном зажимчике, чтобы ловчей держать.

Васятка глядел, не дышал. Удивлялся, шмыгал носом. Забыл про Пегашку, про узелок с харчами.

Забудешь! На бумажном листе то ничего не было, а то вдруг – башня, стены, еще башня… Как в городе, так и на бумаге. Кавалер все по порядку рисовал.

А солдаты стояли вольно, отставив ногу. Поглядывали через плечо кавалера. Ухмылялись.

Васятка догадывался, бежал мыслью за шибким карандашом: вот сейчас на листе церковь будет, вот – избенка кособокая, вот… Но ветер рванул с такой яростью, что лист трепыхнулся, как парус, сорвался со шпилек.

И, взвившись, белой птицей полетел вниз, по буграм.

– Батюшки! – завопил Васятка и опрометью помчался догонять лист.

Собачонка подумала, что с ней играют. С веселым лаем она кинулась за мальчиком. Тогда кавалер сказал сердито:

– Ферфлюхт! Шорт побираль!

И стал объяснять солдатам, что нужно сделать. Он объяснял руками.

Солдаты сперва не понимали, стояли, тараща глаза, переглядывались. А потом сообразили. Поставили ружья в козлы и, вынув тесаки, принялись за работу.

Они тесаками копали мерзлую землю. Рыли яму.

Кавалер Корнель радовался их сообразительности и весело смеялся, приговаривал: «Зольдат молодес!»