"Эсхатология, милленаризм, адвентизм: история и современность" - читать интересную книгу автора (Григоренко А. Ю.)

§2. Либерально-демократическое направление

В дооктябрьский период в России было написано немало книг, публицистических и художественных произведений, посвященных описанию различных религиозно-общественных движений. Авторы этих произведений стояли на антиклерикальных демократических позициях. Они сочувствовали тем, кто осмелился верить по-своему, всячески защищали их от полицейского и церковного произвола, активно выступали за отделение церкви от государства в России, за утверждение свободы совести, веротерпимости и равенства всех религий и конфессий. На страницах своих произведений они описывали те гонения и преследования, которыми подвергались религиозные диссиденты на протяжении всей русской истории, повествовали о героической борьбе этих инакомыслящих за право на свою веру, за что их без суда и следствия бросали в тюрьмы, ссылали в места не столь отдаленные.

Среди этих авторов следует выделить действительного члена императорского Русского Географического общества, члена-сотрудника юридического общества при Санкт-Петербургском госуниверситете, действительного члена Санкт-Петербургского религиозно-философского общества В. И. Ясевич-Бородаевскую51, лидера российских кадетов П. Н. Милюкова52, известного общественного деятеля С. П. Мельгунова53, талантливого журналиста А. С. Пругавина54 и других. Кроме этих известных в то время общественных деятелей, публицистов и исследователей на защиту свободы совести, попранных прав русских сектантов встали и многие другие честные люди России, часть из которых, опасаясь за свою судьбу в деспотическом государстве, каковою являлась тогда Россия, издавали свои книги за рубежом, под псевдонимами или лишь инициалами, скрывающими имя автора.

Характеризуя методологию православно-миссионерского сектоведения, исследователи, стоявшие на антиклерикальных, демократических позициях, в своих работах и статьях подчеркивали прежде всего субъективизм, тенденциозность, пристрастность православных авторов при описании русского сектантства. «Духовным органам, — писал в 1903 г. один из либерально-демократических публицистов, скрывавший свое имя под инициалами P. S., — не доставало беспристрастия, не доставало спокойного объективного отношения, столь необходимого для выяснения сложного общественного явления и, наконец, не доставало широты взгляда, так как они рассматривали вопрос исключительно с политической точки зрения, имея в виду обличить учения разных сект в тех или других отступлениях их от догматов господствующей православной церкви».55 По мнению этого же автора, именно тенденциозность мешает православным сектоведам выяснить подлинные причины, которые «заставляют народ отказываться от православия и толкают его в сектантство. А выяснение этих причин получает особенное значение в виду несомненного факта, что в сектантство и раскол чаще всего уходят наиболее живые, восприимчивые и страстные натуры из народа. Духовные органы, духовные писатели не задавались вопросами: почему, в силу каких мотивов крестьянин, мысли которого пробудились, чаще всего уходит в сектантство? Почему крестьянин, который начал задумываться над вопросами нравственного и религиозного характера, которого начали смущать и мучить разные сомнения о правой вере, о возможности спасения души, об устройстве жизни на началах евангелического учения, — почему такой человек в большинстве случает порывает с церковью и становится адептом того или другого сектантского учения?»56

Попыталась ответить на этот вопрос В. И. Ясевич-Бородаевская, которая внимательно и глубоко исследовала духовно-нравственные процессы, происходившие в конце XIX в. среди русского крестьянства. Литературный дар и, главное, искренность вкупе с глубиной анализа этой талантливой и совестливой женщины делают ее свидетельства весьма ценными для нас. «В руках сельского священника, — писала она, — самое могущественное орудие – нравственное влияние на паству, а потому, если мы наблюдаем разлад между паствою и ее пастырем, то вина в данном случае почти всегда должна быть отнесена за счет последнего. Если у крестьянина по вопросам веры возникали сомнения, то в большинстве случаев он прежде всего шел к сельскому батюшке. Какая встреча ожидала его и что выносил он из беседы со священником? Его недоумения, запросы его наболевшей совести почти всегда принимались темным и, в большинстве своем опустившимся сельским священником за какое-то дерзновенное нарушение установленного господствующего государственного порядка. Вместо задушевной беседы человека насильно привлекали в храм, где над ним издевался миссионер или священник, глумились мучительно, грубо, публично, превращая храм в базарную площадь, и, в лучшем случае, дело кончалось простым разрывом с господствующей церковью, в большинстве же случаев – доносом по начальству, протоколом, розыском единомышленников, а далее уже работало за «пастырей» уголовное законодательство. Подобное отношение не могло привлечь сердца ищущих правды и истины к пастырям господствующей церкви», которые и ныне остаются «сословием, предназначенным лишь для выполнения церковной обрядности». Народ же не удовлетворяется ныне одной формальной стороной религии, а требует религии одухотворенной, требует проповедей не по тетради, а живого слова, возвышающего душу и подымающего нравственно слушателя, пробуждающего в человеке духовное начало. Кто знаком со сказыванием очередных проповедей, составленных по заранее предначертанному шаблону, куда священник боится вставить свое лишнее слово, кто вслушивается в эти проповеди, лишенные теплоты, живой веры и жизненности, тому понятен стал трагизм положения священника, в котором жива душа; и охлаждение во многих местах прихожан к обрядам и к хождению в церковь не доказывает вовсе отсутствие религиозности, а является лишь результатом неудовлетворенности и падения нравственного авторитета господствующей церкви. Ведь теперь уже нельзя так халатно относиться к запросам паствы, ибо пасомые найдут иное отношение к своим духовным нуждам в другой церкви, куда доступ теперь совершенно свободен».57

Таким образом, В. Ясевич-Бородаевская, как и многие другие либерально-демократические авторы того времени, возникновение сектантства в России рассматривала как закономерный результат, как продукт внутреннего развития народного духа, когда на смену не могущей удовлетворить выросшие духовно-нравственные потребности людей старой религиозной идеологии приходят новые формы духовного творчества человека, более соответствующие духу времени. Эту позицию разделяют многие исследователи тех лет. По словам В. Андерсона, «когда человечество начинает доживать известный период своей исторической жизни, когда утомленное предшествующей борьбой оно начинает как бы вянуть, для него необходима новая встряска, новые горизонты, новое пространство для эмиграции, так сказать, приунывших духовных сил. Зарождается новая «вера»… Закон прогрессивно и неизбежно должен проявиться. Движение против религиозно обрядового формализма зиждется на голосе человека, уме и порыве сердца».58

Аналогичной позиции придерживается еще один крупный исследователь сектантства в России П. Н. Милюков. По его мнению, развитие религии, независимо от того, где, в России, или в Западной Европе, подчинено определенной внутренней логике развития религиозного духа. «Везде и всюду, — писал он, — развитие религиозной мысли и чувства совершалось более или менее однообразно: это однообразие мы можем констатировать эмпирически, в ожидании, пока психологи дадут нам его научное объяснение. Не только в православии, но и в христианстве, — и даже не только в христианстве, но и в других монотеистических религиях, — процесс религиозного развития состоял в постепенной спиритуализации религии, постепенном превращении религии обряда в религию души»59.

По мнению Милюкова, именно эта внутренняя логика развития религиозного духа любого народа как нельзя более убедительно доказывает «самобытный и национальный» характер русского сектантства. Так, пишет он, русское сектантство есть «не менее самобытный и национальный продукт, чем само обрядовое благочестие, которому оно пришло на смену… Это развитие одного из другого совершается в той же естественной последовательности форм, какую мы можем наблюдать в истории западного сектантства».60

Не один Милюков доказывал отечественный характер и происхождение сектантства в России. Практически все исследователи либерально-демократического направления были убеждены в том, что сектантство в России является продуктом народного творчества, самостоятельной работы народного духа, есть результат пробуждения народного самосознания. В связи с этим они подвергли острой критике противоположное утверждение православных авторов, по которому русское сектантство по сути своей и генезису своему есть продукт чужеземного влияния и не имеет никаких корней в отечественной почве. Полемизируя с такого рода точкой зрения на сущность и происхождение русского сектантства А. С. Пругавин, в частности, пишет так: ««В нашем обществе чрезвычайно распространено мнение о том, что все наши так называемые рационалистические секты вроде молоканства и штунды занесены к нам извне, с Запада, что они совершенно чужды чисто народному русскому духу, носителем которого выставляется старообрядчество, ставящее будто бы выше всего внешнюю обрядность. Это не так. Раскол61 – это целый религиозно-бытовой культ, выработанный и созданный историческим процессом народной жизни… Раскол в своем происхождении в значительной степени является протестом народа против поглощения его прав центральной властью. Причины, обуславливающие развитие сектантства слишком широко захватывают народную жизнь и коренятся и кроются в ней гораздо глубже, чем обыкновенно думают об этом».62 Подчеркивая самобытный национальный характер русского сектантства В. И. Ясевич-Бородаевская об этом пишет следующее: «Как я уже сказала, мысль народная в области религиозных воззрений неослабно растет, принимая самые разнообразные направления и, захватывая все стороны народной жизни, проникает со стихийной силой в самые широкие круги народа».63

Помимо, если так можно выразиться, «внутренних», т. е. духовно-идеологических причин возникновения и распространения сектантства в России в конце XIX в. исследователи либерально-демократического направления не проходят и мимо «внешних» факторов, способствовавших расцвету сектантской идеологии в это время в разных уголках империи. Эти «внешние» причины и факторы они обнаруживают в особенностях социально-политического и экономического состояния России в конце XIX столетия, в условиях жизни русского народа в этот отрезок времени. «Между тем необходимо признать, — пишет уже упоминавшийся автор, скрывавший свое имя под псевдонимом P. S., — что причины, обуславливающие развитие нашего раскола и сектантства, слишком широко захватывают народную жизнь и коренятся в ней гораздо глубже, чем обыкновенно думают. Не подлежит сомнению, что вопрос о расколе тесно, органически связывается не только с вопросами, касающимися церкви, духовенства и школы, но также и со всеми теми вопросами, которые относятся правового и экономического положения народа: все эти вопросы находятся в прямой и тесной связи с условиями, содействующими развитию сектантства, и от того или другого практического разрешения их будет зависеть усиление или ослабление сектантства.

Если такие секты, как бегунство или странничество и неплательщики, являются прямым, хотя и не сознательным протестом против известных невыносимо тяжелых условий народной жизни (вроде, например, непосильных податей и паспортов, сковывающих народ), то понятно само собою, что только устранением поводов и причин, вызывающих протест, можно парализовать развитие такого рода учений и не дать им принять еще более острые, более резкие формы. Между тем мы как будто не хотим замечать, что развитие многих сект находится в непосредственной зависимости от существования в народной жизни таких учреждений, как паспортная система, чрезмерное обложение народа разного рода податями и налогами и т.п.».64

Практически все либерально-демократические исследователи русского сектантства причины популярности последнего в народе видят в экономических, политических, правовых и иных объективных условиях жизни русского народа. Росту сектантских настроений среди российского населения, считает С. П. Мельгунов, «содействуют в большой степени ненормальное правовое положение, противоестественные социальные и экономические условия жизни народных масс, которое является характерным признаком жизни деревни в наши дни. Этими преимущественно экономическими условиями, создающими атмосферу безотрадной жизни, должно объясняться развитие сект… Религиозный экстаз дает возможность забыть об окружающих невзгодах».65

С мнением С. П. Мельгунова о причинах возникновения сектантства в России солидаризируется другой исследователь религиозно-духовных исканий русского народа А. С. Пругавин. Он, в частности, указывает, что «вопрос о расколе тесно органически связывается не только с вопросом, касающимся церкви, духовенства и школы, но также со всеми теми вопросами нашего общественного быта, которые относятся к правовому и экономическому положению народа».66 Свой вывод А. С. Пругавин обосновывает на конкретном материале из истории различных религиозных движений в России в XIX в. Повествуя о религиозном движении так называемых немоляков-упорщиков и медальщиков, он убедительно показывает, что «все эти секты являются прямым результатом ненормальности экономических условий, окружающих массу нашего крестьянства».67 Такового же мнения он придерживается и при исследовании истории зарождения другого популярного на Урале религиозного движения – секты неплательщиков. «Появление секты неплательщиков, — говорит он, — является прямым и характерным продуктом известных условий социальной жизни русского крестьянства».68 «Возникновение этой секты, — уточняет он, — относится ко времени введения крестьянской реформы, вызвавшей в среде заводского населения многие недоразумения и недовольство», в результате чего «движение, вызванное причинами аграрного и социального характера, в своем дальнейшем развитии постепенно вылилось в форму религиозных сект с явно выраженными тенденциями анархического характера с полным отрицанием церкви и государства со всеми их установлениями».69

Связывая возникновение сектантства в России в конце XIX в. с социально-экономическим кризисом, охватившим страну в результате перехода национальной экономики на рельсы буржуазно-рыночных отношений, либерально-демократические авторы дают соответствующую морально-политическую характеристику тем, кто вставал под знамена сектантской идеологии. По мнению С. П. Мельгунова, «сектанты являлись у нас всегда наиболее мыслящими и передовыми элементами в народной среде».70 Обосновывая свою точку зрения, он писал: «Несколько лет назад, когда Россия напоминала еще спящее царство, когда в сознании политических деятелей, отказавшихся от прежней идеализации народных сил, стоял еще неразрешенным мучительный вопрос о переменах, происшедших в крестьянстве с того времени, как пали оковы крепостного рабства, сектанты, как передовые элементы в народной среде, своим сознательным отношением к общественным явлениям могли служить показателем происходящих перемен. При всем своем отрицательном даже отношении к направлению сектантской идеологии, в ней общественная мысль могла улавливать некоторые признаки, служившие ей путеводной звездой. Она отмечала нам несомненное пробуждение народного самосознания».71

Что же касается всевозможных наговоров и потоков клеветы в адрес сектантов, то о них С. П. Мельгунов высказывался так: «Итак, все столь распространенные у нас «рассказы, толки и легенды» о народном мистическом сектантстве должны быть признаны в значительной степени совершенно необоснованными. В распространении этих легенд, к сожалению, больше всего, пожалуй, виновата наша беллетристика…»72

С. П. Мельгунов, обвинив русскую беллетристику в распространении клеветы в адрес русских сектантов, имел в виду таких отечественных литераторов, как А. Мельников-Печерский, Д. Мережковский, А. Белый, которые красочно живописали «развратные хлыстовские радения», бездоказательно заявляли, что некоторые сектанты «обрезают грудь у богородицы, режут ее на куски, убивают младенцев, причащаются кровью, а тело сушат в порошок, с которым после пекут калачи» и т.п. К клеветнической кампании против старообрядцев и сектантов, изображавшихся на страницах части российских газет, журналов и романов в виде морально разложившихся людей, которым не место в обществе и которых поэтому надо изолировать в тюрьмах и психиатрических лечебницах, присоединились в конце XIX в. и некоторые российские ученые. Так, мрачный патологический тип сектантства в своих работах рисовал российский психиатр И. А. Сикорский.73

С резкой отповедью подобного рода измышлениям выступили представители либерально-демократического направления в исследовании русского сектантства Пругавин, Андерсон, Ясевич-Бородаевская в коллективной статье «Изуверские секты и веротерпимость».74 К ним присоединился и представитель марксистского направления в изучении русского сектантства В. Д. Бонч-Бруевича в работе «Кровавый навет на сектантов христиан».75

Образу русского сектанта как изувера, психопата и антиобщественного элемента, нарисованного православными авторами-сектоведами и их светскими единомышленниками, авторы либерального направления в изучении русского сектантства противопоставляют образы людей, обладающих исключительно положительными характеристиками, борцов с закоснелой бюрократической православно-монархической машиной.

«Искатели истины» — очень образно называет российских сектантов и старообрядцев В. И. Ясевич-Бородаевская. Раскрывая духовный и нравственный облик этих «искателей истины», жизнь и веру которых она изучала на протяжении 25 лет, Ясевич-Бородаевская с сочувствием писала следующее: «Все эти люди, движимые жаждой познать истину и осветить ею свою жизнь, глубоко заинтересовали меня и жизнь их, переполненная страданиями и горем, пропитанная насквозь горючими слезами и кровью, стала моим горем, моими страданиями, и нашла свое отражение в последующих работах… И чем глубже я окуналась в это бездонное море человеческого горя, тем непрерывнее становились страдания, предо мной раскрывавшиеся, перенося мое внимание от южного сектанства к старообрядчеству, от фактов и событий текущего дня к летописным страницам былого. Чем далее уходила я в область изучения народной жизни и разных религиозных течений, в их многообразии, тем ярче, среди царящего невежества и тьмы, вырисовывались предо мной эти смелые искатели правды и истины в своем духовном превосходстве и тем понятнее становилась для меня та пропасть, которая естественным путем образовалась между гонимыми и гонителями».76

На этой высокоэмоциональной характеристике русского сектантства, которая являлась общей для всех представителей либерально-демократической линии в исследовании религиозных движений в России, мы и закончим настоящий раздел. Хотелось бы отметить лишь то обстоятельство, что все они, несмотря на явно выраженные симпатии к тем, кто являлся жертвой репрессий и гонений со стороны властей по причине инаковерия, в то же время придерживались строго научных принципов объективности и беспристрастности при изучении и описании образа жизни русских сектантов XIX в., что делает их наблюдения и выводы еще более ценными для современного исследователя истории религиозно-духовных процессов в России.