"Джек Лондон. Отступник (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

тысяч. В месяц - миллион восемьдесят тысяч. Отбросим даже восемьдесят
тысяч, - он сказал это с великодушием щедрого филантропа, - отбросим даже
восемьдесят тысяч, и то останется миллион в месяц, двенадцать миллионов в
год! За ткацкими станками я делаю вдвое больше движений. Это будет
двадцать пять миллионов в год. И мне кажется, я уже миллион лет их делаю.
А эту неделю я совсем не двигался. Ни одного движения по нескольку
часов подряд. До чего ж хорошо было сидеть, просто сидеть и ничего не
делать. Никогда мне не было счастья. Никогда у меня не было свободного
времени. Все время двигайся. А какая в этом радость? Не буду я больше
ничего делать. Буду все сидеть да сидеть, все отдыхать да отдыхать... а
потом опять отдыхать.
- А что будет с Вилли и с ребятишками? - в отчаянии спросила мать.
- Ну конечно, Вилли и ребятишки... - повторил он.
Но в голосе его не было горечи. Он давно знал, какие честолюбивые
мечты лелеяла мать в отношении младшего сына, но уже не чувствовал обиды.
Ему теперь все было безразлично. Даже это.
- Я знаю, мама, что ты задумала для Вилли, чтобы он окончил школу и
стал бухгалтером. Да нет, будет с меня. Придется ему работать.
- А я-то тебя растила, - заплакала она и опять подняла передник, но
так и не донесла его до лица.
- Ты меня не растила, - сказал он кротко и грустно. - Я сам себя
растил, мама. И Вилли я вырастил. Он крепче меня, плотнее и выше. Я,
должно быть, недоедал с малых лет. А пока он подрастал, я работал и
добывал для него хлеб. Но с этим кончено. Пусть Вилли идет работать, как
я, или пусть пропадает, мне все равно. Хватит с меня. Я ухожу...
Мать не отвечала. Она снова плакала, уткнув лицо в передник. Джонни
приостановился в дверях.
- Я ведь делала все, что могла, - всхлипывала мать.
Джонни вышел из дому и зашагал по улице. Слабая улыбка осветила его
лицо, когда он взглянул на одинокое дерево.
- Теперь я ничего не буду делать, - сказал он самому себе негромко и
нараспев; потом задумчиво поглядел на небо и зажмурился - яркое солнце
ослепило его.
Ему предстояла долгая дорога, но он шел не спеша. Вот джутовая
фабрика. До ушей его донесся приглушенный грохот ткацкого цеха, и он
улыбнулся. Это была кроткая, тихая улыбка. Он ни к кому не чувствовал
ненависти, даже к стучащим, скрежещущим машинам. В душе у него не было
горечи - одна безграничная жажда покоя.
Чем дальше он шел, тем реже попадались дома и фабрики, тем шире
раскрывались просторы полей. Наконец город остался позади, и Джонни вышел
к тенистой аллее, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна. Он шел не как
человек и не был похож на человека. Это была пародия на человека -
заморенное, искалеченное существо ковыляло, свесив плети рук, сгорбившись,
как больная обезьяна, узкогрудая, нелепая, страшная.
Он миновал маленькую станцию и повалился в траву под деревом. Весь
день он пролежал там. Иногда он дремал, и мускулы его подергивались во
сне. Проснувшись, лежал без движения, следя глазами за птицами или глядя в
небо сквозь ветви над головой. Раз или два он громко рассмеялся - видимо,
без всякой причины.
Когда сумерки сгустились в ночную тьму, к станции с грохотом подкатил