"Джек Лондон. Как я стал социалистом (Статья)" - читать интересную книгу автора

от невзгод, и помыслить мне не дозволял о том, что с моей драгоценной
особой может стрястись какая-то беда.
Надеюсь, я достаточно ясно дал понять, как я гордился тем, что
принадлежу к числу особо избранных и щедро одаренных натур. Благородство
труда - вот что пленяло меня больше всего на свете. Еще не читая ни
Карлейля, ни Киплинга, я начертал собственное евангелие труда, перед
которым меркло их евангелие. Труд - это все. Труд - это и оправдание и
спасение. Вам не понять того чувства гордости, какое испытывал я после
тяжелого дня работы, когда дело спорилось у меня в руках. Теперь,
оглядываясь назад, я и сам не понимаю этого чувства. Я был наиболее
преданным из всех наемных рабов, каких когда-либо эксплуатировали
капиталисты. Лениться или увиливать от работы на человека, который мне
платит, я считал грехом - грехом, во-первых, по отношению к себе и,
во-вторых, по отношению к хозяину. Это было, как мне казалось, почти столь
же тяжким преступлением, как измена, и столь же позорным.
Короче говоря, мой жизнерадостный индивидуализм был в плену у
ортодоксальной буржуазной морали. Я читал буржуазные газеты, слушал
буржуазных проповедников и восторженно аплодировал трескучим фразам
буржуазных политических деятелей. Не сомневаюсь, что, если бы
обстоятельства не направили мою жизнь по другому руслу, я попал бы в ряды
профессиональных штрейкбрехеров и какой-нибудь особо активный член
профсоюза раскроил бы мне череп дубинкой и переломал руки, навсегда
оставив беспомощным калекой.
Как раз в то время я возвратился из семимесячного плавания матросом,
мне только что минуло восемнадцать лет и я принял решение пойти бродяжить.
С запада, где люди в цене и где работа сама ищет человека, я то на крыше
вагона, то на тормозах добрался до перенаселенных рабочих центров Востока,
где люди - что пыль под колесами, где все высуня язык мечутся в поисках
работы. Это новое странствие в духе "белокурой бестии" заставило меня
взглянуть на жизнь с другой, совершенно новой точки зрения. Я уже не был
пролетарием, я, по излюбленному выражению социологов, опустился "на дно",
и я был потрясен, узнав те пути, которыми люди сюда попадают.
Я встретил здесь самых разнообразных людей, многие из них были в
прошлом такими же молодцами, как я, такими же "белокурыми бестиями", -
этих матросов, солдат, рабочих смял, искалечил, лишил человеческого облика
тяжелый труд и вечно подстерегающее несчастье, а хозяева бросили их, как
старых кляч, на произвол судьбы. Вместе с ними я обивал чужие пороги,
дрожал от стужи в товарных вагонах и городских парках. И я слушал их
рассказы: свою жизнь они начинали не хуже меня, желудки и мускулы у них
были когда-то такие же крепкие, а то и покрепче, чем у меня, однако они
заканчивали свои дни здесь, перед моими глазами, на человеческой свалке,
на дне социальной пропасти.
Я слушал их рассказы, и мозг мой начал работать. Мне стали очень
близки судьбы уличных женщин и бездомных мужчин. Я увидел социальную
пропасть так ясно, словно это был какой-то конкретный, ощутимый предмет;
глубоко внизу я видел всех этих людей, а чуть повыше видел себя, из
последних сил цепляющегося за ее скользкие стены. Не скрою, меня охватил
страх. Что будет, когда мои силы сдадут? Когда я уже не смогу работать
плечо к плечу с теми сильными людьми, которые сейчас еще только ждут
своего рождения? И тогда я дал великую клятву. Она звучала примерно так: