"Джек Лондон. Ату их, ату!" - читать интересную книгу автора

папуасские и в сравнение с ними не идут; Мак-Аллистер же, единственно по
причине дурного характера, отрицал это. Я промолчал, чтобы не спорить в
такую жару. К тому же мне еще ни разу не случалось видеть, как пляшут
жители Оолонга.
- Сейчас я вам докажу, - не унимался мой собеседник и, подозвав
туземца с Нового Ганновера, исполнявшего при нем обязанности повара и
слуги, послал его за королем: - Эй ты, бой, скажи королю, пусть идет сюда.
Бой повиновался, и вскоре перед Мак-Аллистером предстал растерянный
премьер-министр. Он бормотал какие-то извинения: король-де отдыхает и его
нельзя тревожить.
- Король здорово крепко отдыхай, - сказал он в заключение.
Это привело Мак-Аллистера в такую ярость, что министр трусливо бежал
и вскоре возвратился с самим королем. Я невольно залюбовался этой чудесной
парой. Особенно поразил меня король, богатырь не менее шести футов трех
дюймов росту. В его чертах было что-то орлиное - такие лица не редкость
среди североамериканских индейцев. Он был не только рожден, но и создан
для власти. Глаза его метали молнии, однако он покорно выслушал приказание
созвать со всей деревни двести человек, мужчин и женщин, лучших танцоров.
И они действительно плясали перед нами битых два часа под палящими лучами
солнца. Пусть они за это еще больше возненавидели Мак-Аллистера - плевать
ему было на чувства туземцев, и домой он проводил их бранью и насмешками.
Рабская покорность этих великолепных дикарей все сильнее и сильнее
меня поражала. Я спрашивал себя: как это возможно? В чем тут секрет? И я
все больше терялся в догадках, по мере того как новые доказательства этой
непререкаемой власти вставали передо мной, но так и не находил ей
объяснения.
Однажды я рассказал Мак-Аллистеру о своей неудаче: старик туземец,
обладатель двух великолепных золотистых раковин "каури", отказался
променять их мне на табак. В Сиднее я заплатил бы за них не менее пяти
фунтов. Я предлагал ему двести плиток табаку, а он просил триста. Когда я
упомянул об этом невзначай, Мак-Аллистер вызвал к себе туземца, отобрал у
него раковины и отдал мне. Красная цена им, рассудил он, пятьдесят плиток,
и чтобы я и думать не смел предлагать больше. Туземец с радостью взял
табак. Очевидно, он и на это не рассчитывал. Что касается меня, то я решил
в будущем придержать язык. Я еще раз подивился могуществу Мак-Аллистера и,
набравшись храбрости, даже спросил его об этом; Мак-Аллистер только хитро
прищурился и с глубокомысленным видом отхлебнул из стакана.
Как-то ночью мы с Отти - так звали обиженного туземца - вышли в
лагуну ловить рыбу. Я втихомолку вручил старику недоданные сто пятьдесят
плиток, чем заслужил величайшее его уважение, граничившее с каким-то
детским обожанием, тем более удивительным, что человек этот годился мне в
отцы.
- Что это вы, канаки, точно малые дети, - приступил я к нему, - купец
один, а вас, канаков, много. Вы лижете ему пятки, как трусливые собачонки.
Боитесь, что он съест вас? Так ведь у него и зубов нет. Откуда у вас этот
страх?
- А если много канаки убивай купец? - спросил он.
- Он умрет, только и всего, - ответил я. - Ведь вам, канакам, не
впервой убивать белых. Что же вы так испугались этого белого человека?
- Да, канаки много убивал белый человек, - согласился он. - Я правда