"Анита Лус. Джентльмены предпочитают блондинок (Джентльмены предпочитают блондинок #1)" - читать интересную книгу автора

например, спросил Генри. Дороти сказала, что парочка женихов попала в
психиатрическую лечебницу, один из-за долгов застрелился, а об остальных
теперь заботятся исправительные учреждения. Генри спросил, что их до этого
довело, а Дороти ответила, что моя расточительность, и она очень удивлена,
что Генри об этом ничего не слышал, ведь мне достаточно сходить с
каким-нибудь биржевым маклером на ланч в "Ритц", и на следующий день рынок
обваливается. А еще она сказала, что не хочет ни на кого наговаривать,
только за день до того, как рухнула немецкая марка, я как раз ужинала с
одним крупным немецким бизнесменом.
Я чуть с ума не сошла, но велела Дороти держать Генри в квартире до
тех пор, пока я не приеду и сама ему все не объясню, а потом ждала у
телефона, пока Дороти спросит у Генри, может ли он немного подождать. Через
минуту Дороти вернулась и сказала, что в гостиной никого нет, но если я
сейчас побегу на Бродвей, то наверняка увижу, как Генри с ураганной
скоростью мчится на Пенсильванский вокзал.
Мистеру Монтроузу я сказала, что мне во что бы то ни стало нужно найти
Генри. Сказать, что мы покинули "Примроуз" поспешно, значит не сказать
ничего. Мы примчались на Пенсильванский вокзал, и я едва успела вскочить в
поезд до Филадельфии. А мистер Монтроуз стоял на перроне и нервно грыз
ногти. Я ему велела возвращаться в отель и ждать моего звонка.
В поезде я нашла Генри, сидевшего с совершенно убийственным выражением
лица. Увидев меня, он съежился чуть ли не вполовину. Я села с ним рядом и
сказала, что мне стыдно за его поведение, и если его любовь не выдержала
даже той крохотной проверки, которую устроили ему мы с Дороти, я с ним даже
общаться больше не желаю. Еще я ему сказала, что если он не может отличить
настоящий изумруд от безделушки из дешевой лавки, ему самому должно быть
стыдно. А если он считает, что любые белые бусинки - это жемчуг, то нечего
удивляться тому, что он не умеет разбираться в женщинах. И тут я
расплакалась - из-за того, что Генри так легко отказывается от своих
чувств. Он пытался меня утешать, но до самого Ньюарка я была безутешна. А
когда мы Ньюарк проехали, Генри сам разрыдался, а когда мужчины плачут, мне
их так жалко становится.
Поэтому я его простила. Так что, как приеду домой, надо будет все
немедленно вернуть в "Картье".
Потом я объяснила Генри, как хочу, чтобы наша жизнь была наполнена
истинным смыслом и чтобы мир наконец стал лучше. А еще я сказала, что он
так хорошо разбирается в кинематографе, так хорошо понимает, что в нем
безнравственного, что ему самому необходимо заниматься кино. Такой человек,
как он, просто создан для того, чтобы снимать высоконравственные фильмы, и
только он может всем показать, что же это такое. Генри это ужасно
заинтересовало - оказывается, он никогда не думал о кинематографе с этой
точки зрения. Я ему сказала, что мы можем попросить мистера X. Джилберта
Монтроуза писать сценарии, он будет проверять их на предмет нравственности,
а я буду играть главные роли, и мы будем создавать настоящие произведения
искусства, очень высоконравственные. Когда мы подъезжали к Филадельфии,
Генри сказал, что вообще-то он согласен, только мне сниматься не следует.
Но я ему сказала, что встречала женщин из общества, которые пытались
сделать карьеру в кинематографе, и полагаю, что это не нарушает никаких
устоев, так что мне удалось уговорить его даже на это.
Приехав к Генри в поместье, мы обо всем рассказали его родственникам,