"Говард Ф.Лавкрафт, Огэст Дерлет. Лампа Адь-Хазреда (Перевод Ю. Кукуца)" - читать интересную книгу автора

архитектурой, погодой. Все время перед его глазами стояло воспоминание о
том, как он, будучи трехлетним ребенком, смотрел с железнодорожного моста на
наиболее плотно застроенную часть города, ощущая приближение какого-то чуда,
которое он не мог ни описать, ни даже достаточно полно осознать. Это было
чувство удивительной, волшебной свободы, скрытой где-то в неясной дали, --
за просветами древних улиц, тянущихся через холмистую местность, или за
бесконечными пролетами мраморных лестниц, завершающихся ярусами террас.
Однако намного сильней Филлипса тянуло укрыться во времени, когда мир был
моложе и гармоничнее, в 18-м веке или еще дальше, когда можно было проводить
долгие часы в утонченных беседах, когда люди могли одеваться с некоторой
элегантностью, не ловя при этом на себе подозрительные взгляды соседей,
когда не было нужды сетовать на недостаток фантазии в редактируемых им
строках, на скудость мыслей и жуткую скуку -- на все то, что делало эту
работу совершенно невыносимой. Отчаявшись выжать что-либо путное из этих
мертвых стихов, он, наконец, отодвинул их в сторону и откинулся на спинку
кресла.
А затем -- затем он ощутил едва уловимые изменения в окружающей
обстановке.
На столь знакомую сплошную стену книг, перемежающуюся лишь оконными
проемами, которые Филлипс имел привычку занавешивать так плотно, что ни один
луч света снаружи не мог проникнуть в его святилище, падали странные тени,
причем не только от аравийской лампы, но и от каких-то предметов,
видневшихся в ее свете. На фоне освещенных книжных полок происходили такие
вещи, которые Филлипс не мог бы вообразить в самых буйных порывах своей
фантазии. Но там, где лежала тень, -- например, за высокой спинкой кресла --
не было ничего, кроме темноты, в которой смутно угадывались очертания книг.
Филлипс в изумлении наблюдал за разворачивавшимися перед ним картинами.
У него мелькнула мысль, что он стал жертвой необычного оптического обмана,
но таким объяснением он довольствовался недолго. Да он и не нуждался в
объяснениях. Произошло чудо, и его интересовало только оно. Ибо мир,
развернувшийся перед ним в сапе лампы, был миром великой и непостижимой
тайны. Ничего подобного он до сих пор не видел, ни о чем подобном не читал и
даже не грезил во сне.
Это напоминало одну из сцен сотворения мира, когда земля была молода,
когда огромные клубы пара вырывались из глубоких расщелин в скалах и повсюду
виднелись следы гигантских пресмыкающихся. Высоко в небе летали перепончатые
чудовища, которые дрались между собой и рвали друг друга на части, а из
отверстия в скале на берегу моря высовывалось ужасное щупальце, угрожающе
извиваясь в тускло-красном свете этого далекого дня -- образ, как будто
вышедший из-под пера писателя-фантаста.
Постепенно картина изменилась. Скалы уступили место продуваемой всеми
ветрами пустыне, среди которой, словно мираж, возник заброшенный город,
утерянный Город Столбов, легендарный Ирем, и Филлипс знал, что, хотя нога
человека уже давно не ступала на эти улицы, здесь -- среди древних каменных
зданий, сохранившихся в почти неизменном виде с тех пор, как обитатели
города были уничтожены или изгнаны неведомо откуда явившимися безжалостными
врагами -- все еще скрывались таинственные и зловещие существа. Однако
никого из них не было видно; был только подспудно затаившийся страх перед
неизвестностью -- как тень, упавшая на эту землю из глубины давно минувших
времен. А далеко за городом, на краю пустыни возвышались покрытые снегом