"Говард Лавкрафт. Чужой" - читать интересную книгу автора

существ, которые я обнаруживал в многочисленных заплесневелых книгах. Из
этих книг я узнал все, что знаю теперь. Ни один учитель не понуждал и не
наставлял меня, и я не помню, чтобы слышал когда-нибудь человеческий голос
за все эти долгие годы. Даже свой собственный голос мне был незнаком,
потому что хотя я и читал в книгах о разговорах, но никогда сам не
пробовал говорить вслух. Точно так же я не представлял себе своей
внешности, потому что в замке не было ни одного зеркала, и я инстинктивно
считал себя сродни тем юношам, чьи нарисованные и раскрашенные фигурки
попадались мне на рисунках в книгах, Я ощущал себя молодым, потому что
знал мало и почти ничего не помнил. Выбравшись из замка за гнилым рвом,
под темными безмолвными деревьями, я часто лежал, часами мечтая о
прочитанном в книгах и страстно воображая себя среди пестрой толпы в
солнечном мире за этими бесконечными лесами. Однажды я попробовал
выбраться из этого места, но чем дальше в лес я углублялся, тем больше
сгущались тени и тем больше воздух вокруг наполнялся тягостным страхом, и,
наконец, в исступлении я бросился бежать назад, к замку, боясь заблудиться
в лабиринтах ночного безмолвия.
Так долгими, казавшимися бесконечными сумерками, я мечтал и ждал, хотя
и не знал, чего я жду. Потом в полумраке и одиночестве моя жажда света
сделалась такой неудержимой, что я не мог больше оставаться там и протянул
молящие руки к единственной высокой черной башне, которая поднималась над
лесом и уходила в полное неизвестности небо. И, наконец, несмотря на
угрозу сорваться, я решил взобраться на башню, потому что лучше было
взглянуть на небо и погибнуть, чем прожить всю жизнь в сумерках, так и не
увидев ни разу дневного света.
Погода стояла сырая, я поднялся по стертым древним каменным ступеням до
уровня, где они кончались, а дальше, ежесекундно рискуя упасть, стал
карабкаться вверх, цепляясь за мельчайшие выступы. Страшным и грозным
казался мне этот мертвый каменный цилиндр без ступеней, черный,
разваленный и заброшенный, полный взбудораженных летучих мышей с
бесшумными крыльями. Но еще более страшной и грозной казалась мне
замедленность моего продвижения: я карабкался уже из последних сил, а тьма
все не рассеивалась и вокруг по-прежнему царил холод, подобный холоду
древних могил. Я содрогался всякий раз, когда пытался понять, почему еще
не видно солнце, и каждый раз, когда отваживался взглянуть вниз. Я вдруг
вообразил, что уже настала ночь и тщетно ощупывал свободной рукой стены в
поисках оконного проема, в который я мог бы заглянуть и посмотреть вверх,
даже не в силах оценить высоту, которой смог достичь.
Внезапно, после бесконечно долгого и страшного карабканья во тьме этой
вогнутой кошмарной пропасти, я почувствовал, что моя голова уперлась во
что-то твердое, и понял, что наконец добрался до потолка или, по крайней
мере, до перекрытия. Протянув в темноту свободную руку, я ощупал преграду
и обнаружил, что она каменная и недвижимая. Потом я пробирался вокруг
башни, цепляясь за любые выступы в слизистых стенах до тех пор, пока моя
рука не ощутила, что эта преграда на моем пути наверх чуть подалась. Тогда
я уперся в плиту (или люк?) головой, используя обе руки, чтобы поднять ее.
Там, наверху, тоже не оказалось света, и когда мои руки откинули эту
последнюю преграду, я сообразил, что мой путь окончен, потому что плита
оказалась обычным люком, ведущим на горизонтальную каменную поверхность
даже большей окружности, чем основание башни. Несомненно, это был пол