"Хью Лофтинг. Кухонная энциклопедия поросенка Габ-Габа" - читать интересную книгу автора

могут. А я прочел то, что написал Габ-Габ на поросячьем языке: там немало
интересного - и очень забавного.
- Вот именно, Томми, - ответила она, топорща перья. - Он рассказывал
мне кое-что из того, что хочет включить в книгу. Он все время старается
придумать что-нибудь позабавнее. А питание - очень серьезное дело. С ним
шутки плохи.
- Да будет тебе, Даб-Даб, - сказал я, - совсем это не так. Еда - это
должно быть весело. Если кто-то умирает от голода, тогда, конечно, все
довольно грустно. Но ты сама слишком серьезно относишься к жизни.
- Ну, - сказала Даб-Даб, разводя крыльями, - у меня для этого немало
причин - при такой-то семейке. Но Доктор слишком занят. И значит, выход
только один. Если книгу Габ-Габа так уж необходимо переводить на
человеческий, почему бы, Томми, тебе самому не взяться за это?
Подумав хорошенько, я согласился с нашей домоправительницей. У бедного
Доктора Дулитла, который с утра до вечера и даже ночью лечил больных
зверюшек, что толпились у дверей, да еще писал книги по ветеринарии и
биологии, в самом деле не было времени.
Вот как получилось, что я сам взялся за перевод.
Узнав, что труд, над которым он так долго корпел, наконец-то издадут,
напечатают на настоящем печатном станке и будут продавать в книжных
магазинах, Габ-Габ был на седьмом небе от счастья.
Он только немножко огорчился, когда я сказал ему, что, наверное, не
смогу поместить в книге его собственные картинки. Я бы с удовольствием.
Но... м-м... рисунки Габ-Габа были типично поросячьими рисунками, и ни один
печатник не смог бы их воспроизвести. Ведь Габ-Габ был не такой художник,
как все. Он редко рисовал карандашами или красками. Обычно он создавал свои
полотна грязью на стенах хлева. А одно (портрет Короля пикников) он написал
сиропом от малинового варенья и мятным желе. Я сказал ему, что мне очень
жаль, но, возможно, печатникам будет немного легче работать, если я сам
сделаю рисунки, и не мятным желе, а обыкновенными красками.
Мои иллюстрации, к сожалению, далеко не так своеобразны и выразительны,
как те, что делал Габ-Габ. Но по крайней мере одного у них не отнимешь: я,
как мог, старался выполнить все, о чем просил наш писатель. Поросенок стоял
у меня за спиной и хрюкал, объясняя, что нужно изменить или поправить, пока
не получалось так, как он хотел.
Но увы! Когда я приступил к тому, что он написал (конечно, не буквами,
а значками Поросячьей азбуки Доктора Дулитла), оказалось, что задача куда
сложней, чем я думал. Во-первых, было очень трудно читать. Переводить
письменный поросячий на человеческий нелегко. Язык, на котором
разговаривают, вернее хрюкают, довольно прост - если приноровиться. Но
Габ-Габ, хотя Доктор Дулитл и занимался с ним чистописанием, был очень
неаккуратным писателем. Страницы рукописи пестрели кляксами - большими
жирными кляксами. А кляксы получались потому, что за работой Габ-Габ ел
спелые помидоры - от помидоров, говорил он, у него появлялись мысли в
голове. И, конечно, помидорный сок капал на бумагу и смешивался с чернилами.
А сколько же он написал! Вместо обычной писчей бумаги Габ-Габ
использовал коричневую оберточную. К тому же он терпеть не мог мелкий
аккуратный - кривлячий, как он говорил, - почерк. И вот целый чердак
докторского дома был набит от пола до потолка огромными листами коричневой
бумаги, исписанными размашистыми неряшливыми значками. Это и была его