Мариукин Игорь Последняя война

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЙНА

…Думалось сегодня отдохнуть, насколько возможен отдых в условиях войны, но с утра нас поставили в известность, что пойдем прочесывать кварталы поблизости, где вчера вроде бы видели чичей с оружием. Это «вроде бы»… Ладно, не впервой, куда ж деваться-то от приказа…

Мероприятие без приключений длилось уже час, когда из подвального окошка раздался голос: «Сынки, сынки!» Оборачиваемся, инстинктивно ощетиниваясь стволами. Через разбитую раму к нам тянется грязная рука, обладателя которой мы пока не видим. «Обождите, я сейчас выйду, не уходите. Или может зайдете ко мне?»

Ожидая подвоха, и наученные горьким опытом двухнедельного пребывания в уже «освобожденном» Грозном, никто не спешит вниз.

Наш старлей Прокопенко явно нервничает, его можно понять — вчера вечером похожий визит в подвал закончился тремя «двухсотыми», да и вообще офицер десятый день в Чечне, и его тихое отчаяние, сквозящее во взгляде, присутствия духа нам не добавляет.

На третий день своей военной жизни Прокопенко нажрался по-взрослому, что называется. Ходил целовался со всеми, говорил, что сам себя поминает, что сдохнет тут. Накаркал в итоге…

Из подъезда раздается шаркающий стук, и на свет божий выбирается старик неопределенного возраста, очень худой и грязный. Одет в женское полупальто выцвевшего сиреневого цвета, один ботинок подвязан веревкой. Старик опирается на самодельный костыль, во второй руке полотняный мешок. Глаза у старика живые и глубокие — голубые льдинки смотрят на нас с надеждой, рядом с ним семенит собачка, помесь болонки и дворняжки, маленький потешный шерстяной черный комок, который начинает рычать на нас, когда мы подходим к старику.

«Тише, тише Черныш, это же наши» — шепелявит старик.

Мы выжидающе молчим, никто не знает, что сказать.

— А закурить дадите?.. — похоже, старик сам не знает, с чего начать разговор. — И спичек коробочку, насовсем… Если можно…

Андрюшка «Твикс» протягивает ему зажигалку и непочатую пачку «Космоса», старик неловко пытается её открыть, роняет и сигареты и зажигалку на землю, наклоняется за ними и падает. Прокопенко поднимает старика, тот обхватывает руками нашего старлея за шею и начинает тихо плакать: «Возьмите меня с собой, сынки, заберите меня».

Мда, это в наши планы совсем не входит, но что-то в его виде такое, что Прокопенко и наш прапор Кузьмич молча поднимают его на руках и сажают на броню, туда же запрыгивает пара наших, БМПшка разворачивается и едет к кунгам. Пушистый комочек Черныш со всех ног бежит за броней и заливисто лает.

Проехав метров сорок БМП останавливается, с брони прыгает солдат, хватает собаку подмышку, запрыгивает на броню, и БМПшка скрывается за углом.

Вернулись мы в расположение часа через полтора, где и познакомились поближе c нашим «найденышем», 85-летним подполковником ВВС СССР в отставке Мироновым Александром (отчество забылось). Участником советско-финской войны, Великой Отечественной Войны, награжденным орденом Боевого Красного Знамени, двумя Красными Звездами и множеством медалей, инструктором корейских летчиков и участником событий начала 50-х в Корее.

Накормленный тушенкой старик доставал из своего мешочка помятые фотографии, наградные книжки, ордена, погоны в двумя голубыми полосами и двумя звёздами, показывая их нам и сумбурно пытаясь рассказать о себе.

С пожелтевших фотографий на нас смотрел улыбчивый симпатичный светловолосый капитан на фоне старых советских самолетов и ангаров с иероглифами, то один, то с группой корейцев с кожаных шлемах.

Господи… а ведь я ничего не знал о той войне, даже не знал, что наши и в ней принимали участие… ведь тоже целый забытый мир с чьими то-то победами и поражениями, смертью и выживанием. Трудно не уподобляться газете «Красная Звезда» а ля 70-е годы, и обойтись без пафоса, но это был свой, свой в доску старик, знающий, что такое смерть и жизнь, действительно ВЕТЕРАН ВОЙНЫ, не в том затасканном, формальном и набившем оскомину варианте, что нам преподносили в школе, а поражавший нас, людей знающих, что такое война не понаслышке, своей настоящестью и простотой.

Дед Саня (мы сразу окрестили его так) дернул грамм сто спирта и, жестикулируя, размахивал руками: «А истребители эти американские горят за милую душу, что твои дрова, плёвые у американцев летчики были, мы им давали жару. Вот гансы летали и бились куда лучше, но всё равно — русский летчик и солдат — самый-самый. Да, вот и небо тогда в войну было голубое-голубое, а сейчас нет того цвета, серое все какое-то, давно я чистого неба не видел, а здесь так и вообще…»

Если бы не видел сам, кто б рассказал — не поверил бы… Вот наш дед Саня на фоне какого-то венского красивого строения стоит в неизменном кожаном шлеме…

А дальше был неудачный полет в конце 50-х, катапультирование, поврежденный позвоночник, комиссовали его, и подполковник Миронов остался в Грозном, где стал работать преподавателем в каком-то ВУЗе (университете, по-моему). С 70-го года окончательно на пенсии, дети-внуки, в конце 80-х похоронил жену, дочь уехала из Грозного с внуками тогда же, сын жил здесь до начала 90-х, а потом потерял работу, надули с продажей квартиры его, уехал с детьми тоже. Остался дед Саня сам один в двухкомнатной квартире, из которой чечены, побив его до бессознательного состояния, просто вышвырнули за шкирку полтора года тому (в начале 1994 года). С тех пор и бомжует. В сентябре прошлого года чеченские подростки, глумясь над русским стариком, дали подножку (почтительное уважение к старикам у нохчи?..), упал дед Саня, поломал ногу, срослась неправильно с грехом пополам, с тех пор не расстается с костылем.

Как пережил зиму 1994–1995 и сам не знает, по две недели не ел, были соседки по подвалу — бабушка Михайловна с дочерью — иногда выбирались они за едой, один раз ушли и не вернулись.

Самой большой удачей деда Сани был найденый мешок рисовой сечки, вот до сих пор и ел ее, раз в день в подвале варил кашу, делился со своим псом Чернышем, хлеба не видел полгода. Когда была зима, Черныш кормил своего хозяина, находил мертвых птиц и приносил старику, один раз приволок человеческую кисть оторванную…

Недалеко, напротив его убежища, жили «черные, но не чечены» (возможно арабы?), как он сказал, и несколько раз дед Саня видел пленных русских…

«Поиздеваются над мальчонками-то, — то факелом в лицо тычут, то бьют молотком почем зря, а потом как курице горло режут, а живых лицом в эту кровь тычут, вроде чтоб пили».

Уехать дед Саня и не мечтал уже, родным не нужен: уехав, забыли старика, да и куда ехать? Знает, что дочь в Новосибирске, а сын вроде в Ленинграде, но три года ни от кого ни весточки. Никому не нужен. Никому.

Поселили мы деда Саню в не очень разрушенном павильоне, метрах в трехстах от нас, раз в день кто-то из наших носил ему еду-сигареты, раз в два-три дня он сам приходил к нам, поговорить, выпить соточку спирта. Неизменный спутник его Черныш всегда крутился рядом, уже привыкнув к нам, позволял гладить себя, вовсю махал куцым хвостом и, забираясь на колени, пытался лизнуть в лицо. Так продолжалось недели две.

В этот погожий день навещать старика пошли я, Витька «Борода» и Вадим «Алёнушка». В павильоне ни его, ни собаки не оказалось. Метрах в пятидесяти дальше по улице у входа в пятиэтажку стояло несколько человек наших соседей-ОМОНовцев.

Стояли полукругом, склонившись над чем-то. Подойдя поближе, мы увидели кусок проволоки от растяжки, а рядом, раскинув руки, словно пытаясь дотянуться до изуродованного тельца пушистого комочка Черныша, неподвижно лежал подполковник ВВС СССР Александр Миронов, лежал наш дед Саня, лежал, странно улыбаясь чему-то своему, лежал, глядя вверх своим спокойным немигающим взглядом — голубым-голубым, как небо его молодости.