"Майя Луговская. Портрет " - читать интересную книгу автора

милицию, то две недели, что я подметал заводские дворы, были самыми
счастливыми днями моей жизни. Дворником мне было легче.
- Что же вы замолчали?
- Я понял, что ненавижу свою мать. Вот чей портрет я бы написал, так
это портрет моей мамочки. И напишу, будьте уверены. Захочет она этого или
нет - все равно напишу. Семейный портрет с сестричками.
- Но ведь искусство, - сказала Нина, - существует не только для того,
чтобы обличать, но и возвышать. Показать человека в его совершенстве, каким
бы он мог быть, для чего рожден.
- Да, вы правы, вы, конечно, правы... - как-то безучастно и машинально
повторял он.
Его рука, его маленькая детская рука, то легко, то жестко водила
карандаш по бумаге, то почти не касалась ее, то взлетала над ней, то
начинала зло царапать, большим пальцем он иногда в разных местах растирал
рисунок, и снова вступал карандаш. И во всем этом была такая свобода, такая
власть, на секунду напоминавшая Нине власть дирижера. Лицо его было
спокойно, и только желваки ходили у скул.
И опять она испытала волнение - что он там создает на бумаге, каков
будет ее портрет?
- Ненавидели его при жизни, отравляли ему каждый день, - продолжал
Антон. - И писал-то он серо из-за них. Цеплялись, мучали, считали эгоистом.
Неделями не разговаривали. И какие преступления были за ним? Обычный
мужчина, как и все. Ну, позволял там что-то иногда. Но нуждался в них. А они
его пилили, пилили все втроем, хором. Поучали. А он без них не мог. Чудак.
Я-то все видел и тогда. Но он меня не слушал, не признавал, считал
бездельником. Как он тяжко умирал. Перед смертью, кажется, пришло к нему
прозрение. Но хитрят-то ведь все, даже умирающие. А сейчас они создают ему
славу, ореол. Персональные выставки, мемориальный музей на родине,
мастерская... Нашли себе смысл жизни.
- Может, раскаяние?
- Раскаяние? Не говорите глупостей. Какое может быть раскаяние? Они
себя ни в чем не винят. Вор украдет, ограбит - за это его накажут, посадят.
Ненаказуемо, когда обворовывают твою жизнь, творчество. Они считают, что он
им всем обязан. Они торгуют всем, что от него осталось. Монографию сейчас
издают.
- Но почему же вы так возмущаетесь? Выставки, монографии - это же
хорошо.
- Он был требовательный к себе. И скромный человек. Он этого бы им не
позволил. Я знаю. Вот тут у него хватило бы смелости восстать. Но его уже
нет. Вот вам ситуация. Может быть, вы и поймете меня. Как мне с ними
бороться? Не развенчивать же мне собственного отца? Сейчас удобней всего
считать меня алкоголиком. Они же меня и "спасают". И выхода из всей этой
мерзости я не вижу.
Он перестал рисовать, посмотрел на Нину, потом на доску с бумагой,
потом опять на Нину. И начал что-то подтирать, теперь уже мизинцем.
- И все-таки выход есть, - сказала Нина.
- Какой? Повеситься?
- Работать!
- Как это просто говорить! Вы думаете, работать мне легко?
- Понимаю. Нелегко. И все-таки - работать.