"А.В.Лукьянов. Идея метакритики "чистой" любви " - читать интересную книгу автора

эпоха взывала к новым решениям.61 "О Бауэрах тут ничего не слышно, никто о
них ничего не знает"62, - сообщал, не без удовлетворения, Энгельс Марксу
после своего возвращения в Германию из Франции в октябре 1844 года.
Однако философский дух продолжал сохранять в своих недрах именно ту
способность ко всякому самоотречению, ту свободу от преждевременных иллюзий
и от любви к мимолетной славе, которая вновь обрела свою жизнь в лице друга
юности Гегеля и его товарища по комнате в Тюбингенской семинарии, а именно
в лице Шеллинга, который в своей вступительной речи от 15 ноября 1841 года
в знаменитой аудитории № 6 Берлинского университета сказал, что теперь,
наконец, настало "время, когда я должен прервать молчание, должен сказать
решающее слово".63 Те же, "кто считали меня сошедшим со сцены", продолжал
Шеллинг, вынуждены "начать со мной борьбу" после того, как меня уже
"обрядили и погребли". Однако во "мне есть нечто такое, о чем они вовсе не
знали".64
Действительно, с новым появлением Шеллинга на кафедре
философский дух, который, как казалось тогда многим, уже угас, вдруг снова,
подобно Фениксу, возродился в данный момент своею полной мощью. Философия,
как и тридцать лет назад, когда звучала еще вдохновенная речь Фихте, вновь
собрала огромную и достаточно пеструю аудиторию. Молодой Ф.Энгельс,
присутствовавший на этих лекциях Шеллинга по "Философии откровения",
описывал собравшуюся публику в следующих словах: "Во главе -
университетская знать, корифеи науки, мужи, каждый из которых создал свое
особое направление, им отведены ближайшие места около кафедры, а за ними, в
пестром беспорядке, как пришлось, сидят представители всех общественных
положений, наций и вероисповеданий. Среди никогда не унывающей молодежи
вдруг видишь седобородого штатного офицера, а рядом с ним в совершенно
непринужденной позе вольноопределяющегося, который в другом обществе из-за
почтения к высокому начальству не знал бы, куда деваться. Старые доктора и
лица духовного звания, чьи матрикулы могли бы вскоре праздновать свой
юбилей, чувствуют, как в их головах начинает бродить старый студенческий
дух, и они снова идут на лекции. Евреи и мусульмане хотят увидеть, чтo это
за вещь христианское откровение: повсюду слышен смешанный гул немецкой,
французской, английской, венгерской, польской, русской, новогреческой и
турецкой речи, - но вот раздается звонок, призывающий к тишине, и Шеллинг
всходит на кафедру".65
Уже в своих первых словах он напомнил присутствующим, что
философия всегда была для него "гением-хранителем" жизни и что теперь он
"обязан быть с нею там, где разрешается ее высшая задача".66 Таков главный
мотив, приведший его сюда.67
Сегодня, когда не только философия, но и культура, дух,
нравственность находятся в состоянии глубочайшего кризиса, необходимо
осознать эту мысль в ее полном объеме и содержании. Некоторые ждут в
настоящее время от философии разрешения всех жизненно важных вопросов, но
почти никому из них не приходит в голову оказать решительную поддержку
прежде всего самой философии, укрепляя ее способность к самозащите перед
лицом таких опасных искушений нашего века, как капитуляция перед
прагматизмом и убогим сциентизмом.
Но самый главный рубеж борьбы за философию проходит все же
через человека, через человеческую любовь и откровение человеческой души,
через бездну человеческую, человеческую бездонность, как сказал бы Ф.М.