"Наталья Лукьянова. ВИА 'Орден единорога' " - читать интересную книгу автора

А, впрочем, какую прическу ни делай... Вон даже под Котовского не
помогает. Надо будет обновить рисованную татуировку на затылке.
Время вокруг принято называть "сумерки". Хотя Битька назвала бы его
скорее "молочное время"или "Время мелованного воздуха". Теплое, но с
прохладными, чуть солоноватыми прожилками. В такие часы спокойно на душе, и
удивительно светло и прозрачно на улицах, а в домах кое-где зажигают легкий
ненавязчивый свет.
И Битька заглядывает в окна. Без зависти и грусти, но с неизбывным
доброжелательным любопытством.
Заоконные миры загадочны и гораздо более недоступны, чем любые
параллельные. Битьке думается, что есть должно быть такие места, где и само
понятие "место" совершенно не существует, и где абсолютно все так, как
никогда не придумает и не опишет ни один фантаст, ибо он - человек, а там -
все абсолютно "Иное". И тоже создано "по образу и подобию Его". Так же вот и
эти, заоконные, миры.
Что такое семья? Как вести хозяйство? Что происходит, когда открываешь
холодильник? И каковы чувства и ощущения пылесосящего ковер? Помогает,
правда, телевизор, но и он лишь отчасти говорит на знакомом языке, а
половина всего, что он показывает - для Битьки и остальных интернатовских -
папуасские ритуалы.
Ну, конечно, для той их части, что никогда не имели семьи, и из
роддомовской кроватки на колесиках сразу переселились под клетчатое одеяло и
штампованное белье.
Сколько Битька вынесла из-за этого белья! Точнее, из-за своей борьбы с
этими штампами. Она их вырезала и зашивала дырку; она их закрашивала и
раскрашивала; дополняла расшифровками от которых "сокамерники"чуть не
описывали постели со смеху; белое белье с помощью зеленки делала покрытым
уютным горошком.
В ответ на все предъявляемые обвинения и наказания требовала, чтобы ей
выделили одну пару только Ее белья, и она сама бы его стирала. Одну пару, ну
хоть на десять лет. Не стоит и говорить, что все впустую. Ладно хоть имя
свое она отстояла.
Лет в девять Битька торжественно покончила со своим, налепленным
равнодушными (во всяком случае, такими они ей представлялись) тетками в Доме
Малютки имечком, как там его: Оля? Таня? Маня? Достаточно того, что никто не
ломал голову над тем, как ее назвать. И в журнале, доверенном ей как
старосте с красивым почерком для составления какой-то сводки успеваемости,
начисто вытерла липучкой на каждой странице То имя и вписала Настоящее:
Беатриче.
Как раз накануне их вывели, как всегда строем, в настоящий театр. Весь
спектакль будущая Беатриче просидела, вцепившись в рукоятки кресла с
распахнутыми до боли глазами, а губы повторяли каждое движение губ актрисы,
точнее, ее героини в берете с пером и со шпагой. Та тоже была сиротой, но
кто бы ее в том упрекнул...
Война за имя заставила Беатриче отказаться от мелких претензий насчет
общего отбоя и прочего во имя одной, Великой, цели. Надо сказать, рисковала
она страшно. И если бы не благосклонность классной воспитательницы легко
могла сгрохотать в психушку или спецуху. Та сумела склонить непреклонную
Беатриче к компромиссу, и теперь пусть "липовое"имя и сохранялось в
документах, но из памяти человеческой оно постепенно стиралось.