"Евгений Лукин. День Дурака" - читать интересную книгу автора

струек. Да и анфас тоже. Словно бы лицо совсем уже изготовилось стечь в
рюмку, над которой его обладатель горбился без малого четверть часа, но
затвердело на полдороге. Последним очевидно схватился длинный каплевидный
нос.
Физия неизменно кислая, однако это была особенная кислота, скорее
свойственная уксусной эссенции, нежели тронувшемуся молоку. Даже когда
Мстиша молчал, мнилось, будто мысли его так же едки и внезапны, как суждения
вслух. Писателем Оборышев не был, хотя, говорят, тайком что-то кропал. Всю
жизнь проработал на телевидении. Карьеры не сделал. В ханжескую советскую
эпоху явный цинизм, пусть даже и тихий, начальством не одобрялся, а когда
времена сменились, то быстро превзошли в цинизме самого Мстишу, так что
взойти по головам на вершину жизни в бурные девяностые ему, как ни странно,
помешало ханжество, стыдливо называемое порядочностью.
- А уж врали-то, врали! - не унимался Арсений. - Такого нам из него
ангела изобразили перед выборами...
- Почему врали? - благостно осведомился Оборышев. Безумное праздничное
утро кончилось, и теперь он отдыхал от трудов праведных.
- Это ты меня спрашиваешь, почему? - взвился заводной Сторицын. - И на
храм-то он пожертвовал!..
- Пожертвовал...
- И набережную озеленил!..
- Озеленил...
- И дороги в порядок привел!..
- Привел...
- Та-ак... - опасно откидываясь на спинку хлипкого металлического
стула, зловеще протянул Арсений. - А теперь, значит, выясняется: и взятки-то
он берет!..
- Берет...
- И с криминалитетом якшается!..
- А как же...
- Нет, я так не могу! - взревел член Союза писателей, оборачиваясь к
стойке. - Леночка, будь добра, налей и мне сто грамм!
Действительно, беседовать с Мстишей... Черт, придумают же имечко - даже
и не выговоришь! Так вот, беседовать с Мстишей на патетические темы было
всегда крайне затруднительно, особенно если он поднимал на тебя исполненные
сожаления глаза - и делалось вдруг неловко.
Чокнулись. Арсений с маху ополовинил стопку. Мстиша, как всегда, чуть
пригубил.
- Родимые пятна социалистического реализма, - с прискорбием подытожил
он. - Положительное - положительно, отрицательное - отрицательно.
- А разве нет? - страшно выкатывая глаза, вопросил прозаик.
Этот являл собою совершенно иной образчик реликтовой фауны. Если Мстиша
Оборышев смотрелся в писательском баре несколько чужеродно, то Арсений не
просто соответствовал интерьеру - он был его неотъемлемой частью и,
казалось, выцветал вместе с ним.
Первую книгу Сторицын издал в те еще времена, когда члена Союза
писателей с первого взгляда трудно было отличить от члена Правительства.
Естественно, что вскоре Арсений уже не ходил, а шествовал, не говорил, а
вещал - словом, полностью осознал свою персональную ответственность за
судьбу России. Спросишь его, бывало, который час, - ответит не сразу: