"Николай Лукин. Судьба открытия (Научно-фантастический роман) " - читать интересную книгу автора

- Микульский! - позвал командир роты.
Белобрысый выбежал вперед, по-уставному вытянулся. Ощупав его тяжелым
взглядом, офицер определил:
- На час станешь под лампу, за озорство.
"Стать под лампу" - Лисицын узнал это позже - было обычным наказанием
для провинившихся кадет младших классов. Стояли "вольно", без напряжения;
место посреди зала под большой керосиновой лампой находилось против комнаты
дежурного воспитателя, и дежурный нет-нет, да посматривал на наказанного.
Стой, одним словом, и молчи.
С этого дня за Вовкой потянулся шепот:
- Доносчик... Ябеда... Ябеда-беда, тараканья еда...
Микульскому было четырнадцать лет. Раньше он учился в подготовительном
пансионе, а в первом классе корпуса остался на второй год. Кулаки у него
были крепкие, нрав злой. Не многие из кадет осмеливались ему противоречить.
Вечером в темном коридоре, схватив новичка за руку, Микульский
потребовал:
- Проси прощения, Лисица!
Новичок возмутился:
- И не подумаю! Сам проси!
- Са-ам? - с угрозой прошипел Микульский и сдавил Вовкины пальцы.- Ты
заруби на носу: за длинный язык - шинель на голову... Излупят чем попало,
тогда реви сколько угодно, жалуйся! Пшел вон!
От толчка в спину Вовка ударился лбом о косяк двери. Кубарем пролетел
через порог.
На койках сидели, раздеваясь, кадеты.
- Господа! - крикнул на всю спальню Микульский.- Кто с фискалом
водится, сам фискал!
Каким он казался себе беззащитным! Горько было чувствовать, что уже не
вернешься в детскую, где Пелагея Анисимовна заботливо взбивала перину на
кровати. Холодом веяло в огромной, неуютной спальне. Он посмотрел и
посчитал: девятью восемь... плюс трижды шесть... девяносто коек стоят.
Рядом - другая такая же спальня. Обе называются - третья рота. А в корпусе
есть еще вторая рота и первая; там только старшие классы. Вовка видел весь
корпус в столовой. И на молитве тоже всех видел. Противное все, враждебное,
чужое!
Утром в шесть часов пронзительно трубил горнист. Потом раздавались
команды: на молитву, на завтрак, в классы. Вовка становился в строй и шел,
погруженный в тоскливые мысли, ежась от окликов дежурных офицеров.
Первые месяцы жизни в корпусе были для него, конечно, самыми трудными.
Тогда даже золотушный Сотников, сосед по парте, выпячивал грудь и цедил
сквозь зубы:
- Ты-ы, Лисица! Отодвинься!
Сначала попытки подойти к кадетам - поговорить, участвовать в игре -
кончались для Вовки плохо. Одни отмалчивались и отворачивались, а другие
неожиданно щелкали его по носу или хлопали ладонью по затылку и хохотали.
Иногда у него в чистой тетради неизвестно откуда обнаруживался комок грязи,
иногда в кармане - живая мышь, иногда ночью сдергивали с него, спящего,
одеяло. Чем сильнее пугался Лисицын, чем больнее ему было, тем больше
радовался в своем углу Микульский.
Стекла окон заросли инеем. По вечерам при зажженных лампах иней блестел