"Сергей Лукницкий. Пособие по перевороту" - читать интересную книгу автора

качестве тренажера - три-на-жора.
...Войнович исхитрялся выпить, пока его жена бегала к не ко времени
зазвонившему телефону. Вот сколько вам позволит выпить любимая? Бутылку,
две? Вы уж забыли, зачем вы пригласили вечером милую вашему сердцу даму.
От жены же больше двух стопочек не дождетесь. Ну, трех. Да и то, если
честно, вам придется долго и унизительно убеждать, что во второй это
все-таки был нарзан и вы сами начали следить за своим здоровьем.
Я налил Каликину еще, чем поставил себя в его глазах на более почетное
место, чем было у его супруги, но на менее почетное, чем у Зюганичева,
потому что Зюганичев пообещал налить больше моих двух стаканов - ведь
фуршет, это когда дозы не дозированы.

Часом ранее, едва брезжущим апрельским утром, часов в пять, когда нежно
зазеленившийся лес окутан легкой дымкой и первая птаха прочищает горло для
первого куплета, Прохаймов, редактор подпольной газеты "Послезавтра",
который хорошо знал писательский городок Перестройкино, ибо на пеньке, от
руки, по-ленински здесь одно время эту газету и выпускал, высадил на улице
Гринева возле дома номер двадцать шесть овального лысого человека и
немедленно уехал, потому что знал, что на той же улице, напротив указанного
дома, живет давний его оппонент, писатель. Этот писатель - я.
Прохаймов не догадывался, что по старой привычке, если только бывают
врожденные привычки - я встаю каждый день незадолго до пяти утра и,
предварительно взглянув на улицу Гринева, на свой двор со второго этажа, на
легкую дымку в ветвях бесконечных, уходящих в небо сосен, приступаю к
правительству - правлю текст рукописи, точнее компьютерописи.
Прохаймов промчался в своей кибитке мимо моих окон, сочтя мое белое
тело в окне лишь отблеском восхода, и скрылся за поворотом. Я заметил, как
по участку Каликина прямо над тропинкой, ведущей к дому, плавно продвигается
шаровидное черное тело...
Не убоявшись собаки Альфы, которую русский разночинец, (недворянин)
Каликин переименовал в младенчестве по причинам, истинным демократам
понятным, и которая несколько раз с лаем пробежала под Зюганичевым,
удивляясь летящему объекту, Зюганичев бесшумно проплыл в дом, немного
наклоняя голову, поднялся на второй этаж и "предложил Мавре шинель". Но, так
как ни шинели, ни Мавры в этом веке не предвиделось, то оставив прямо на
полу на каких-то обломках, связках газеты "Позавчера" и банках из-под
голубцов свой плащик, по случаю приобретенный в Государственной Думе по
цене, преуменьшенной в девять раз, пользуясь беспрепятственностью
перестройкинских нравов, а также сонливостью каликинской супруги, которая
еще не проснулась, прошествовал сквозь вонючую, в которой неделями не мылась
посуда, кухню, едва не наступив на мышь, которая впоследствии оказалась
разросшимся тараканом, остановился перед входом в комнаты. Перед ним
предстали две двери. Зюганичев в раздумье даже опустил на пол ранее поджатые
ноги. Выбрав из двух дверей принадлежащую хозяину, а не хозяйке, что было
заметно по самой двери (она была менее изящной) с провисшей блевотиной
поперек картины "Сон разума, разрывающий пасть Чубайса", он отворил эту
симпатягу вдруг и бесповоротно (ручка не работала в ней).
А в это время по другую сторону двери хозяин - крупный теоретик
бесовщины и всего того, что так мастерски, по-нашему, по-достоевски портит
людям нервы - как раз вставал и, радуясь солнышку, подходил к зеркалу,