"Сергей Лукницкий. Есть много способов убить поэта. "Дело" Гумилева. Социология преступления" - читать интересную книгу автора

биографию...
И тогда я осмелился задать вопрос: действительно ли Одоевцева с 1918
года была осведомителем Петроградской ЧК, и что, якобы, именно за это, на
основании определенных обязательств перед ней спецслужбы отпустили ее в
эмиграцию?
Может быть, Абрамов был не в курсе этого, он просто перевел разговор,
заверив меня, что я могу быть полезен как консультант в процессе
реабилитации Гумилева.
-Но процесс этот будет долгим, - добавил Абрамов, ибо на изучение
десятков томов дела "Таганцевского заговора" уйдет много времени.
Воспользовавшись заминкой Абрамова в деликатном вопросе, я попросил о
весьма для меня главном:
-Прошу Вас, Иван Павлович, в следующий раз допустить к чтению дела мою
маму.
-А он будет этот, следующий раз?
-Должен быть. Только мама знает почерк Гумилева. У нее подлинники
стихов и работ поэта. Она уже больше 40 лет работает с архивом. И еще...
ведь и Вам, и Сухареву надо остаться в истории страны не в качестве... - я
запнулся.
-Пусть будет мама, - тоже запнувшись, разрешил Абрамов.

12 ноября 1989 г. газета "Московские новости" вышла с такой репликой:
"Двадцать лет назад в юношеском зале Ленинки некий девятиклассник
спросил у библиотекарши стихи Николая Гумилева, за что был препровожден в
кабинет заведующей залом. Подростку разъяснили, что поэт был врагом народа,
расстрелян как антисоветчик и вести пропаганду его творчества Библиотека
имени В.И.Ленина не намерена.
И вот теперь открываю "МН" No 44 и в заметке заведующего отделом
Советского фонда культуры Сергея Лукницкого читаю:
"Прокуратура СССР... возвратилась к делу по обвинению русского поэта
Н.С.Гумилева" и дальше... "Но не только признания убежденного врага
Советской власти позволяют сделать вывод, что Гумилев стал просто жертвой
обстоятельств..."
Странная логика. И мало чем отличается от логики той библиотечной
надзирательницы образца 69-го. Само словосочетание "враг народа" нам
предлагается без всяких кавычек, употребляется, словно никакая перестройка
его не коснулась, сути и подлости этих слов не обнажила.
Может быть, автор просто оговорился? Нет, это позиция. И два последних
абзаца убеждают нас в этом.
"Мы столько раз без суда и следствия репрессировали, что давайте один
раз без суда и следствия реабилитируем. У нас, у нашей эпохи есть шанс:
великодушно простить великого гуманиста, учителя, поэта, наконец, наивного
человека, в анкете, в графе "политические убеждения" написавшего своим
детским почерком: "аполитичен".
Не хочется верить, что мы упустим этот шанс".
Возвратиться к делу по обвинению - пересмотреть все дело. Но автор
призывает следствие свернуть, а расстрелянного поэта посмертно
амнистировать. Простить - и вся недолга.
Не слишком ли часто лица, допущенные к делу Гумилева, нас убеждают в
его формальной виновности: дескать, в заговоре поэт не был, но знал и не