"Сергей Лукницкий. Стеклянный гиппопотам" - читать интересную книгу автора

граждан, Стародревов успокоился совершенно и расслабился. Это и было его
ошибкой. От природы мало что соображающий в культуре Стародревов перестал
соображать и вовсе. Ему уже пригрезилась невероятно красивая, как торт
"Прага", поездка в Италию, где он будет с умным видом лицезреть эту самую
капеллу, а красивые женщины будут танцевать возле. И он, Стародревов, надо
только потуже затянуть ремень, будет в центре их внимания.
Но реальность оказалась убедительней грез. Старый итальянский профессор
уже пододвигал Стародревову какие-то бумаги, составленные на непонятном ему
языке, и что-то, тихо улыбаясь, говорил. Стародревов печально посмотрел в
глаза сияющим юпитерам и затосковал.
И вдруг его осенило. Конечно же, он не уполномочен подписывать
документы, на это есть и другие люди, Правление, наконец, но он может только
поддержать приятную беседу до прихода компетентных руководителей, ведь он
представляет Ассоциацию.
И, сделав на лице приятственную, столь недавно выпестованную
управленческую улыбку, Станислав Аркадьевич спросил профессора:
- Скажите, а вы сами-то как относитесь к Сикстинской мадонне?
... В ту же секунду погасли юпитеры. Зампред даже не понял, что же
произошло, почему все было так хорошо, а стало теперь так плохо. Чиновничьей
шкурой почувствовал он какой-то напряг, и на всякий случай стал громко
оправдываться.
Но режиссер его уже не слушал. Помреж базарил с вдруг появившимся на
экзекуции заведующим отделом идей Стеариновым о том, что это безобразие -
выставлять в кадр хозяйственника, а итальянец, посматривая на копеечные
часы, вконец обиделся и только тихо спрашивал, когда же прибудут
компетентные руководители, чтобы можно было снова пригнать телевидение, но
чтобы уже наверняка.
Старый итальянский профессор имел вид оскорбленного полицейского,
которому неизвестная летающая корова обрызгала парадный китель. Профессор
спешно собирал какие-то бумаженции, вероятно те, которые должен был
подписать Стародревов, и молчал на итальянском языке.
По-русски он больше не говорил.
А Стародревов так и не понял, что Сикстинская капелла и Сикстинская
мадонна соотносятся примерно так же, как Данте Алигьери и Маргарита Алигер.
Зампред больше всего боялся за свое место, поэтому старый итальянский
профессор его волновал лишь постольку, поскольку он мог нажаловаться
куда-нибудь.
Но профессор был в России не впервые и давно уже понял, что жаловаться
куда бы то ни было бесполезно.
В расстроенных чувствах, невнимательно попрощавшись, Станислав
Аркадьевич пошел в уборную, благо она как раз находилась возле самого его
кабинета, и к тому же там и только там он мог найти успокоение, вспоминая
свою прошлую должность.
Открыв лепную дверь так, как открывают альков возлюбленной, Стародревов
было взошел на то место, куда даже цари ходят пешком, но навстречу ему вдруг
выбежал маленький человечек, выбежал так, словно был Джеймсом Гудвином из
сказки "Волшебник изумрудного города". На самом же деле никаким Джеймсом
Гудвином выбежавший не был, а был человеком по фамилии Шафран -
председателем кооператива "Бродячая собака". Но это была не та "Бродячая
собака", где сиживали и Гумилев, и Ахматова, и все, кто жил или бывал в