"Самуил Лурье. Разговоры в пользу мертвых" - читать интересную книгу автора

времени, чем любая красавица мира. По целым суткам и по двое суток
вглядывался в свое отражение, гримасничал, на разные лады драпировался в
роскошное тряпье, купленное у старьевщика. Изучил игру лицевых мускулов,
образующую выражение взгляда. Подробно исследовал, как дрябнет кожа, вбирая
порами время; как далеко с теченьем лет отступает правда лица от
первоначального божественного рисунка; как сходятся складки, морщины, отеки,
прожилки в биографическую тайнопись, - по ним можно угадывать прошлое и
будущее, словно по линиям руки.
Современников Рембрандт пишет как родственников - ищет сходства.
Эрмитажные портреты пожилых и печальных обитателей семнадцатого века
подчеркивают, что человек состоит из времени. Человек - это возраст и
взгляд, причем возраст означает не сколько прожито, но - главным образом -
сколько осталось. А взгляд говорит, что модель знает свой приговор.
(Пожаловаться нечем: вместо рта - щель, как у маски.) Все прочее - причуды
костюмера: тюрбан или берет, кружевной воротник, золотая застежка. И больше
ничего не разглядеть: лоснятся красноватые потемки, обволакивают фигуру. Как
будто люди живут в темноте.
Как будто художник думал, что жизнь не праздник и не подвиг, а скорее
похожа на терпеливое блуждание по краю ночи, в зыбких пределах души.
Какое странное, какое ненадежное пространство! Ни клочка неба, ни пяди
земли, нет линии горизонта, ни деревца, ни ручейка, ни камня. Иногда
проглянет в глубине картины тусклый и небрежный театральный задник - и это
все. А перспектива сомнительна, и тела не чувствуют своей тяжести, не
уверены в объеме, который занимают, - всё как в зеркале. И человеческие лица
сияют из теплой живой тьмы, какую можно увидеть только закрыв глаза. Она
течет и клубится, она прозрачна и бездонна, очень много краски тратится на
нее.
Рембрандт пластает световым лучом эту вязкую, безвоздушную среду. Луч
падает, куда хочет, а откуда - неизвестно; то распылится во мгле, то вдруг
ударит прямо в человека. В природе не бывает такого освещения. Невольно
подумаешь о ночной страже, о потайном фонаре. Но именно такие пылающие
обрывки выхватывает из небытия наша память.
Рембрандт смотрит на человека так, словно видел его во сне и теперь
вспоминает. И модель отвечает ему таким же взглядом - в упор, но издалека.
Об эрмитажном Иеремии де Декере специалисты прямо полагают, что это портрет
посмертный. А Саския в этом нелепом буколическом наряде, с посохом и венком?
Как она глядит, робко и прощально, - не на нас, конечно, а на своего
обожаемого мастера. Перед картиной Рембрандта зритель вообще довольно часто
чувствует себя лишним: смущает явное присутствие автора, это его тут ждут,
его ищут глазами, он герой и носитель изображенной реальности. Пример - так
называемая "Даная". Что нам делать подле нее?
Господин ван Рейн играет в Тициана. Госпожа ван Рейн старательно, хотя
и без блеска, изображает негу и желанье - в неудобной позе, на чересчур
роскошном ложе и, кажется, на сквозняке. Наверное, оба слегка потешались над
этой затеей, но за шутливой ужимкой страсти был и простодушный порыв
похвастать: смотрите, как мы счастливы, и как привлекательна Саския, и как
Рембрандт гениален. Как светится нагота, и сверкает позолота, и женское тело
утопает в мягкой рухляди. У этого тела нет тайн от Рембрандта ван Рейна. И
он с утонченной нежностью и бессердечным мальчишеским любопытством трогает
кистью понятные лишь на ощупь изъяны оплывшей, как свеча, прелести -