"Самуил Лурье. Разговоры в пользу мертвых" - читать интересную книгу автора

уязвимой, несовершенной, преходящей, обреченной, единственной. Рембрандт,
видимо, любил Саскию.
Но через несколько лет после ее смерти переменил на картине лицо и
улыбку, взяв их у другой жены.
И нет больше ни Саскии, ни Хендрикье, картина заперта на ключ, - ищите
рентгеном, как звать героиню. Нет здесь больше никого - один Рембрандт.
Он был самовлюбленный мечтатель и легко принимал за вдохновение
внезапный каприз. В заказных композициях случалось ему сфальшивить,
восполняя недостаток чувства резким сюжетным эффектом.
Игривость Рембрандта угрюма, откровенность - презрительна. Чем сильнее
он хочет быть понятым и восхитить, тем надменней отвергает опознавательные
шаблоны, так что названия и фабулы многих картин до сих пор неизвестны.
Словом, не то удивительно, что сразу после смерти Рембрандта забыли на
двести лет, а то, что при жизни он все-таки нравился и даже был знаменит в
своем краснокирпичном Амстердаме.
Возможно, что дальновидные сограждане поняли: этот безответственный
господин ван Рейн, собиратель ненужных редкостей, подписывающий свои картины
детским, домашним именем, этот художник Рембрандт открыл точку зрения, с
которой некрасивое постигается как прекрасное. Им представлялось, что это
удачный прием, изысканная манера: диссонансы человеческого лица гармонически
уравновешены воображенным фоном, так что хоть и модель нехороша, и портрет
верен, а картина блистает красотой. В Амстердаме было много некрасивых, но
умных людей. И они заказывали Рембрандту свои портреты.
А он писал бедность человеческого лица сквозь непролитые слезы
неотвратимой разлуки, прозревая в нем печать частной судьбы и общей участи.
Он окидывал фигуру жарким драгоценным облаком такого пространства, в котором
душевное волнение автора материальней, чем телесная оболочка персонажей. Это
волнение состоит из нестерпимой жалости к личному, временному, смертному; из
страха перед исчезновением и мечты о покое; из памяти обид и надежды на
милосердие; и благодарности за томительную радость все это чувствовать.
Всё небрежней контуры, всё безразличней любая определенность; немое
ожидание становится сюжетом; времени, оказывается, тоже нет: душа навсегда
остается подростком-сиротой, и только одно, только одно событие составляет
ее судьбу.
И вот Давид расстается с Ионафаном, и Блудный сын припадает к Отцу. Нам
видны вздрагивающие плечи. И утрата, и встреча, и вся жизнь - одно
безмолвное объятие, один взгляд в теплой густой вечности, одна любовь.
"С любовью дело обстоит так, - писал сосед Рембрандта, молодой философ
Спиноза, - что мы никогда не стремимся избавиться от нее (как от удивления и
других страстей) по следующим причинам: 1) так как это невозможно; 2) так
как это необходимо, чтобы мы не избавлялись от нее".

1977


Забавы Антуана Ватто


И тогда на цыпочках,
тихонько вверх по лестнице,