"Эли Люксембург. Боксерская поляна" - читать интересную книгу автора

институте. Тогда же я привел его в секцию бокса, и бокс у него сразу пошел.
Он вообще был прирожденным спортсменом. Курил и пил он, как сумасшедший, но
это ничуть ему не вредило. В самом изнурительном бою он дышал все три раунда
лучше любого из нас. Мышцы же у Шурика были, как у быка. В тот вечер, когда
я плакал в кафе Лебедь у его портрета, сидел рядом с нами и тоже пил водку
один странный, непонятный тип. Он все показывал нам толщину Шурикиных мышц
на спине, прикладывая зачем-то одну ладонь к другой. А я был невероятно
смурной и пьяный, и все никак не мог сообразить, почему он это показывает с
такой точностью. И вскоре прозрел - Шляк шепнул мне что эта гнида служит
прозектором в морге и лично вскрывал труп. И я так прозрел и все это понял,
что чуть не сблевал прямо на стол. Потом еще горше заскулил над портретом.
Хорошенькие были поминки - лучше некуда.
Пока Семеныч ворочал локтями в автобусе, продираясь ко мне, я и
последнее вспомнил: пошел он служить в армию, попал в какие-то спецчасти под
Москвой и страшно был засекречен. Даже писем не писал домой. А я все думал:
спортсмен, смельчак, с высшим образованием - на таких, как на лакомый кусок,
кидаются в военкомате. Вот же повезло человеку! Чего это он там под Москвой
постигает?! На кого обучается? Конечно же, на разведчика в загранку...
Следующая за почтамтом остановка Первомайская. Здесь мы из автобуса
соскочили и крепко обнялись.
Сначала я так и думал, что Шурик стал важной секретной птицей, и ничего
не сказал ему про Израиль. Он так и не узнал, бедный, что я туда еду.
Глядел я ему в бледно проясненное лицо, глядел в глаза, где лежала
тяжелая грусть и неведомая мне вина. Рассказ его был тих, а в голосе уже не
слышались знакомые мне натиск и удаль.
Сначала я здорово растерялся и стал с большим почтением думать о
спецчастях, если им удается делать такие лица, глаза и голос. Ну просто бери
и посылай человека в Израиль. Но быстро все раскумекал.
Служил под Москвой он недолго, и был переброшен вскоре в Среднюю Азию,
в дивизию генерала Садрединова. Это не конвой и не обычное этапное
сопровождение. Служба здесь значительно деликатней. Взбунтовался, к примеру,
какой-нибудь лагерь в пустыне или в тугаях дельты Аму-Дарьи, - моментально
тревога по дивизии, и высаживаются вертолетами прямо на объект. Настоящая
военная операция с танками, вездеходами, тяжелым оружием. Лагерей же в
Средней Азии уйма, и всех их дивизия Садрединова курирует. Это отсюда, из
Иерусалима, вы можете по целомудрию своему воскликнуть: ну кто там обитает,
в Каракумах, да Кызылкумах: пески, саксаул, верблюды?! Э, нет, евреи, будьте
уж тут спокойны, я эти пространства вдоль и поперек исшаркал. Там тебе
руднички урановые со смертниками по приговорам, прииски золотые в
окрестностях Заравшана, соль медь, уголек. Вода у них привозная, гнилая,
солнышко круглый почти год до жил и черной кости тебя иссушает. Самумы, бури
песчаные, а пища - песок на зубах. Тут не только что бунтовать, тут вообще
люди память теряют в безумии. Я эти призраки видел за колючими проволоками.
Слушаю друга я, смотрю в лицо его новое, хорошее, и все у меня концы с
концами не сходятся: души его пробуждение и - дивизия Садрединова. Стоим мы
с Шуриком у гастронома, на остановке. Как из автобуса вышли, так и стоим.
Дует нам ветерочек прохладный слышится запах арбузов, инжира и дынь со
стороны Алайского базара. Курим, как сумасшедшие, и он продолжает:
...Садимся мы как-то ночью под Тамды, заскакиваем прямо в зону. А они в
нас палками, камнями. Подмяли мы их баррикаду возле ворот, и калачами