"Андрей Лях. Реквием по пилоту (Роман) " - читать интересную книгу автора

многочисленные корни шлангов и проводов, вырастающих из оранжевого
комбинезона, увенчанного белым гермошлемом с огромными, тоже стрекозиными,
поднятыми забралом на макушке светофильтрами.
Правую руку Эрликона словно пожимала ручка управления, выходящая из пола
между двумя педалями - на них стояли его ноги, а прямо перед ним светилась
разноцветными огнями сводная контрольная таблица, так что Эрликону не было
нужды шарить взглядом по приборной доске. А вокруг, насколько хватает
глаз, - одно чистое небо, лишь на западе, из невидимого отсюда океана,
поднималась едва заметная череда облаков; внизу же Эрлен видел
желто-коричнево-зеленый узор земли, где, согласно всем подсчетам, пора бы
уже показаться контрольным ориентирам.
Эрликон включил радио - оно то запрещалось, то допускалось на
соревнования; пока что, во избежание несчастных случаев, разрешили две
нейтральные программы. Рассказывали, будто бы иногда можно поймать Главный
диспетчерский пункт, и тогда маневр по засечкам здорово упрощался. Но нет,
ерунда, в эфире совершеннейший бедлам: любимица астронавигаторов "несущая
волна" несла какой-то бесконечный разговор домохозяек, метеослужба
Стимфала-Второго уныло переругивалась с безымянным штурманом, все тонуло в
музыке и ворохе неизвестно к чему относящихся цифр.
Время корректировки неумолимо надвигалось, СКТ зажгла двухминутную
готовность, надо на что-то решаться, под ногами проплывают все те же
однообразные каменные плеши, дальше к горизонту - неясная дымка; топливный
лимит, но делать нечего, надо набирать высоты, уходить с этих Богом
забытых трех тысяч, ничего из них не высидишь, Эрликон уже почти шевельнул
ручку, почти тронул сектор газа, горизонт уже собрался провалиться с глаз
долой, как вдруг картина резко переменилась.
СКТ погасила готовность и замигала белой символикой, означающей, что
где-то в левом двигателе пробило изоляцию; загудел аварийный зуммер,
Эрликон повернул голову и похолодел: вытянутая белая гондола внезапно
отрастила огненно-золотой венчик, с нее слетели черные хлопья - все, что
осталось от кольца силовой зашиты, и двигатель уподобился сигарете,
которую сплошной затяжкой злорадно тянул дух неба. Плазма пожирала
агонизирующие узлы, подбираясь к топливному каналу, а Эрликон вместе с
кабиной в полном смысле слова сидел на практически еще полном баке
горючего. Другими словами - несчастный, ты получишь, что хотел.
Но он воспротивился. То ли в нем возмутилась привередливость самоубийцы,
то ли злость на слепую судьбу, которой он не пожелал доверить открыть
последнюю карту своей жизненной колоды, или, может быть, заглянув в глаза
смерти, в несобранности душевных сил, ужаснулся собственному замыслу и его
одолела природная жажда жизни? Эрликон и сам не разобрался в разноречивом
потоке нахлынувших ощущений, и последней связной его мыслью была: "Горим.
Ай-ай-ай", после чего мысли кончились и воцарились бессловесные инстинкты.
Все же душевный разлад дал себя знать, потому что дальнейшие действия
протекали в неком помрачении ума, обвинить в котором только страх было бы
неверно.
Отведя взгляд от горящего мотора, Эрликон отключил подачу на левую
консоль, взял ручку на себя, и машина, задрав нос, пошла вверх,
обеспечивая себе свободу маневра. Его окликали по радио дважды: первый раз
с судейского крейсера, второй раз подсоединился сам папаша Дэвис и как
бешеный заорал, чтобы Эрлен плюнул на свою идиотскую гордость и