"Первородный грех. Книга вторая" - читать интересную книгу автора (Габриэль Мариус)

Глава десятая ЛОМКА

Август, 1973

Тусон

Она проснулась вся в поту и слезах. Еще не открыв глаза, она уже точно знала, где находится, так как мысль о случившемся не покидала ее ни на минуту. Даже в своих страшных снах она видела это место и, пробуждаясь, лишь перемещалась из кошмара во сне в кошмар наяву.

Как только она окончательно пришла в себя, у нее начались позывы ко рвоте. Перегнувшись к горшку, она стала блевать водянистой слизью с вкраплениями крови, как это уже не раз случалось с ней раньше. Должно быть, ее измученный желудок опять начал кровоточить. Голова раскалывалась. Она бросила взгляд на стоящий рядом с кроватью поднос в надежде, что там еще осталось хоть немного аспирина. Но тщетно – она давно все выпила.

Она снова откинулась на подушку, чувствуя отвращение к собственному запаху. Ее кожа сделалась землистой, влажной и какой-то неживой на вид. Она даже подумала, что и воняет-то от нее, как от трупа, в котором прекратились все жизненные процессы и начались процессы гниения.

На потолке тускло мерцала лампочка. Воспаленными глазами она уставилась на светящуюся нить накаливания и вскоре уже ничего не видела, кроме бесчисленного множества раскаленных добела червей. Затем закрыла глаза – черви стали постепенно блекнуть и исчезать.

Казалось, что сейчас утро. Раннее-раннее утро. Неужели там, в мире, в котором она когда-то жила, сейчас встает солнце? Впрочем, ей больше по душе были вечерние сумерки. Или даже ночь. Как странно и глупо, что ее волновали подобные вещи! Но она почему-то все равно думала о них.

Часов у нее не было. И она уже потеряла счет завтракам, обедам и ужинам, потому что почти ничего не могла есть. Да еще столько часов кануло в кромешном забытьи ее болезни, которая к тому же стерла, как ей казалось, целые участки ее сознания.

Приступы ломки налетали, как ураган, в течение нескольких часов подряд терзая ее измученное тело, а затем постепенно ослабевали. Она была подобна одиноко стоящему деревцу, у которого злые ветры оборвали все листья, и страшно жалела себя, оплакивая свою загубленную жизнь.

Она надеялась, что умрет, но не умерла. Надеялась, что сойдет с ума, но и этого не случилось. Пока. Она продолжала жить. Истощенная, превратившаяся в скелет, этим утром она все еще продолжала жить.

После того как ее стошнило, она почувствовала себя немного легче. Ураган, казалось, пронесся и теперь бушевал где-то вдали, не причиняя ей вреда.

Она открыла глаза и взглянула на свои тоненькие руки. От браслетов наручников на серой коже образовались припухшие рубцы. На предплечьях четко вырисовывались обтягивающие кости мышцы. Очевидно, в этой душной дыре она сильно потеряла в весе.

До Лос-Анджелеса было очень и очень далеко. Их поездка тянулась бесконечно долго. Часов двенадцать. Может быть, восемнадцать. А может, и все двадцать.

Когда он вошел в кухню и направил ей в грудь винтовку М-16, она сначала подумала, что у нее начались глюки. Затем почувствовала, как тревожно забилось сердце, и брякнула первое, что пришло ей на ум:

– Эй, как ты сюда попал?

Это был дурацкий вопрос. Войти в дом было проще простого, так как Мигель уехал в Мехико со своей шлюшкой. В присутствии старика она всегда чувствовала себя в полной безопасности, даже в последнее время, когда он стал совсем седым.

Расположенный рядом с виллой домик для прислуги тоже пустовал: садовника и его жену Мигель выгнал, а замену еще не подыскал.

Вообще ранчо имело весьма заброшенный вид. Сад зарос. Почти нигде не горел свет. Даже автоматические ворота, оборудованные электронной системой наблюдения, были отключены, ибо в отсутствие Мигеля управлять установленной на них вращающейся телекамерой все равно было некому. И она находилась здесь в полном одиночестве, готовясь вколоть себе очередную дозу, на этот раз двойную, чтобы отрубиться до утра.

Тогда-то и вошел похититель.

Он был неузнаваем: снизу лицо закрывала щетина короткой неухоженной бороды, сверху на лоб падали давно нечесаные космы, а открытые участки лица были разрисованы черными и зелеными полосами камуфляжной краски. И лишь в черных глазах горел беспощадный, дикий огонь. Он весь казался натянутым, как тетива лука. Охваченная слепым ужасом, она в какое-то мгновение подумала, что он действительно выстрелит и разнесет ее тело в клочья.

Вскочив, она выставила перед собой руки, словно надеясь таким образом защититься от пуль.

Удар приклада пришелся ей в плечо и, сбив с ног, заставил распластаться на полу. Стоя над ней, незнакомец направил дуло винтовки прямо ей в лицо. Она увидела его полуприкрытые черные глаза, блеснувшие на причудливо разрисованной физиономии, и, почувствовав какую-то необъяснимую внутреннюю опустошенность, приготовилась к смерти.

Ей почему-то запомнился запах воска, исходивший от сосновых досок пола.

Она заметила лежащий на курке согнутый палец. Заметила систему нарезов в зияющем перед ее носом канале ствола винтовки.

Она неподвижно застыла и ждала. В мозгу проносились мысли о насилии, убийстве, боли. «Мигель», – сокрушенно подумала она.

Он рывком поднял ее на ноги. От боли в плече она жалобно вскрикнула. Дуло винтовки грубо ткнулось ей в горло.

– Заткнись. Ни звука. Ты меня поняла?

Она начала давиться, округлив ослепленные безумным страхом глаза, потом, сделав над собой усилие, кивнула.

Он взглянул на нее черными, как ночь, глазами и тихо приказал:

– Пошли, Иден. Я забираю тебя с собой.

Прикованные к стойкам багажного отделения салона пикапа, руки и ноги совсем затекли, и к тому времени, когда они добрались до места, от дикой боли у нее помутилось сознание. По дороге Иден дважды обмочилась. Она была настолько подавлена и ошарашена, и ее била такая безудержная дрожь, что ему пришлось выносить ее из машины на руках.

Воздух на улице был теплым. Откуда-то доносились щебет птиц и шорох ветра. Какой-то сухой сладковатый запах. Потом он внес ее в дом и по лестнице спустился в подвал, служивший, как она догадалась, чем-то вроде склада. Иден ощущала недюжинную силу этого страшного человека, слышала его прерывистое дыхание.

Когда он стал ее раздевать, она решила, что он собирается ее изнасиловать, и стала сопротивляться. Однако он стянул с нее только футболку. Лифчика на ней не было. Затем приковал ее к стулу.

После этого он снял с ее глаз повязку. Иден начала кричать. Она не хотела смотреть на его лицо, так как прекрасно понимала, что стоит ей только взглянуть на него, и он должен будет убить ее, чтобы в будущем она не смогла сообщить его приметы. Если она увидит его лицо, для нее уже просто не будет никакого будущего.

Зло выругавшись, похититель схватил девушку за волосы и резко запрокинул ее голову назад. Но Иден все равно не открывала глаза, до тех пор пока он не заверил ее, что его лицо скрыто под капюшоном. Только тогда она с опаской, медленно подняла голову.

Ей в глаза ударил слепящий свет фотовспышки.

Затем он снял висячий замок, стягивающий удерживающие ее на стуле цепи, и приковал Иден к кровати. Некоторое время странный человек разглядывал ее сквозь аккуратные прорези для глаз черного капюшона, потом повернулся и, прихватив с собой стул, ни слова не говоря вышел. Стальная дверь, лязгнув, закрылась, снаружи заскрежетал тяжелый засов. Она обвела глазами голые стены и пронзительно завизжала. Ответа не последовало.

Зачем ему понадобилось фотографировать ее без футболки? Очевидно, чтобы усилить впечатление от снимка. Отец, наверное, уже получил его. Интересно, какой будет его реакция?

Разыскивает ли ее полиция, спрашивала себя Иден, появились ли сообщения о ее пропаже в газетах, на телевидении? Или все держится в секрете, и о случившемся известно только узкому кругу людей? Она пыталась угадать, какую сумму он запросит за ее освобождение. Пятьдесят тысяч? Нет, это слишком мало. За такие деньги и рисковать не стоит. Скорее всего, раза в два больше. Может, даже тысяч двести пятьдесят.

Папашу как пить дать удар хватит. Что ж, раз в жизни может и пострадать за нее.

«Как оценить человеческую жизнь?» – в полузабытьи размышляла Иден. Вот она, например, стоит миллион «зеленых»? А на сколько потянет вьетнамская девочка из сожженной деревни? А американский президент? А приговоренный к смерти убийца? Они что, каждый стоит по-разному? Или, может быть, у них у всех одна и та же цена? Или они вообще ничего не стоят?

Прежде ей не часто приходилось испытывать состояние ломки, и неприятные ощущения редко переходили за рамки некоторого дискомфорта, так как у нее всегда были деньги, чтобы купить себе столько героина, сколько она хотела. Прямо-таки рай для наркомана! И в результате этого ее пристрастие могло разрастаться безгранично, подобно уродливому растению, чьи гигантские, буйные побеги требовали постоянной обильной подпитки.

Вскоре она убедилась, что ее восприимчивость к наркотикам тоже не имела границ. Чем больше она их потребляла, тем больше ей требовалось, и в конце концов она дошла до такой стадии, когда передозировка стала для нее почти невозможной.

Все прочее теперь утратило значение, а ее жизнь постепенно превратилась в прах, в то время как героин сделался ее богом и полностью завладел ее душой.

До смерти напуганная, с повязкой на глазах, лежа в пикапе, она тогда еще не задумывалась, какие мучения ей предстоит вынести в связи с отлучением от наркотиков. Она поймет это значительно позже. Только по прошествии двадцати четырех часов Иден узнала, что такое настоящая ломка.

Она началась, как всегда, с ощущения впивающихся сзади в шею когтей. Однако очень скоро это ощущение разрослось по всему телу. Но подлинное страдание приносила не боль, хотя и она была невыносимой, а иллюзия погружения в чудовищные водовороты, из которых, казалось, невозможно было выбраться. Это были водовороты отчаяния. Будто кто-то силой затягивал ее под воду и держал там до тех пор, пока она не начинала задыхаться, заставляя все ее тело бешено колотиться и извиваться в агонии.

В это кошмарное состояние Иден впадала три-четыре раза в день. Все начиналось с того, что у основания черепа словно образовывался тугой узел, невыносимо сжимавший ее сознание. Ее охватывало чувство близкого безумия, отчаяния, непоправимой беды. Потребность в героине становилась беспредельной. Она буквально чувствовала его запах, ощущала вкус, слышала, как он звенит в ее крови… но мозг так и не получал его.

Она вспоминала, как вводила себе гигантские дозы и возносилась в небеса на крыльях волшебного кайфа. Следы от уколов начинали жечь и чесаться. Вновь оживало ощущение пронзающей кожу иглы. Затем эта игла задевала и царапала натянутые как струны нервы, и они выли, и визжали, и рвались, а она проникала все глубже и глубже, пока не вонзалась в кость.

И тогда на нее начинали надвигаться стены, все сильнее и сильнее сжимая и без того крохотное пространство каморки. Иден казалось, что эти стены были лишь пыточными инструментами какой-то дьявольской машины и что в конце концов они обязательно сомкнутся и раздавят ее.

Она смотрела, как медленно опускается потолок, и жизненные силы покидали ее, но сердце пускалось в бешеный галоп, а мозг взвывал, словно двигатель автомобиля с неисправным сцеплением. Все тело покрывалось отвратительной гусиной кожей. Сведенные судорогой пальцы становились похожими на когти. Позвоночник выгибался дугой. И, уставясь обезумевшими глазами на надвигающиеся на нее стены и потолок, Иден начинала пронзительно визжать.

И минуты превращались в часы.

Сначала стены полностью смыкались над ней и ее окутывала тьма. Затем мир переставал существовать. Она становилась пленницей узкого тоннеля своего сознания, мучительно пытаясь протиснуться вперед. Но стены продолжали сжиматься, и она уже почти не могла дышать, и, полностью парализованная, лежала, словно погребенная в могиле, пока стены не начинали медленно отступать, позволяя ей дюйм за дюймом, корчась и извиваясь, продвигаться вдоль ствола тесного тоннеля.

Мрак потихоньку наполнялся светом, приступ клаустрофобии постепенно ослабевал, и она проваливалась в тяжелый, беспокойный сон.

То, что Иден была прикована к кровати, еще более усугубляло ее страдания. Придя в себя, она нередко обнаруживала болезненные ссадины и синяки на запястьях.

По сравнению со всеми этими мучениями ее кашель и рвота, боли в спине и ногах, лихорадка и холодный пот были не хуже, чем приступы скарлатины, которой она болела в детстве.

Несколько раз Иден почти готова была признаться ему в причине своего состояния. В самом начале она рассудила, что, если он является членом банды профессионалов, он мог бы достать ей необходимые лекарства. Или что-нибудь еще, скажем, морфий. Но теперь она уже больше так не думала. Теперь она точно знала, что он не был членом банды. Он был один. Да еще дилетант. Сумасшедший дилетант. Сам с собой разговаривал, даже спорил с. невидимыми собеседниками. Он был неуравновешенным. Опасным.

И она решила скрыть свое пристрастие к наркотикам, сказав, что у нее просто жар.

Тогда он принес ей антибиотики – это было почти забавно – и до сих пор заставлял ее принимать их, хотя от этих проклятых таблеток она только чувствовала себя еще хуже. Вот болеутоляющие лекарства действительно помогали, но он выдавал ей их катастрофически малыми дозами. Она умоляла его принести кодеин, а он вместо этого притащил аспирин.

Позже Иден стала преследовать одна зловещая мысль: поскольку этот человек работал в одиночку, ему было гораздо проще убить ее, чем затевать всю эту возню, чтобы сохранить ей жизнь и в конце концов отпустить.

Джоул Леннокс вышел на крыльцо.

В десять часов утра уже было невыносимо жарко.

Внизу, в долине, температура сегодня, наверное, поднимется градусов до 105,[1] а на солнце – так и до 130.

Но он привык к такому климату. Даже не привык, а любил его. Он любил жару и уединенность пустыни, ее непорочность и чистоту. Любил свое парящее над Тусоном жилище. Здесь были его дом, его сад, его пристанище. Его славная крепость.

Джоул подумал о девушке, запертой в прохладном мраке подвала. Если бы он решил вытащить ее сюда, она бы, наверное, не выдержала такого пекла со своей болезненно бледной кожей и огромными, отвыкшими от дневного света глазами. Она была созданием тьмы.

Джоул облокотился на деревянные перила. Когда он похитил эту девчонку, на него нахлынул целый сонм чувств, казалось, давно умерших в нем: восторга, свершающегося возмездия, близкой расплаты за пережитые им унижения. И вот теперь из-за ее болезни все могло пойти насмарку.

Необходимо было срочно выправить ситуацию.

Он внимательнейшим образом следил за калифорнийской прессой. На то, что Мерседес или Доминик ван Бюрен обратились в полицию, нигде не было и намека.

Это радовало, хотя Джоул не слишком опасался полиции: невозможно было даже представить, что следы девушки могли привести в его уединенный дом, стоящий в пустыне за сотни миль от Лос-Анджелеса. Почти ничто не связывало его с этим преступлением. Однако огласка и широкое полицейское расследование несколько затруднили бы выполнение задуманного плана, и он очень надеялся, что родители Иден будут продолжать хранить молчание.

Разумеется, вполне вероятно, что в Лос-Анджелесе на местном, так сказать, уровне уже начались какие-то поиски пропавшей девушки. Но это его не трогало. Иден ван Бюрен окажется всего лишь одной из десятков девушек, исчезнувших в Лос-Анджелесе за это лето.

Обойдя дом, Джоул направился к сараю. Солнце ударило его по плечам, как старый, добрый приятель. Прищурившись, он засмотрелся на кобальтовую синь неба. До самого горизонта – ни облачка. В мерцающем над землей раскаленном воздухе, казалось, плавно покачивались кактусы сагуаро.

Он вошел в прохладу сарая и остановился, ожидая, пока глаза привыкнут к полумраку. В глубине помещения возле пилы для распиливания камней, которую он приобрел в Финиксе в магазине уцененных товаров, были аккуратно сложены холсты и стопки каменных блоков. На скамейках ровными рядами лежали инструменты. Кругом стояли его творения, некоторые – еще не завершенные.

На специальной подставке, накрытый куском брезента, покоился барельеф, над которым Джоул сейчас работал. Он сбросил брезент на пол. На широкой плоской плите на фоне скалистых гор были изображены отара овец и женщина из племени навахо, держащая в руках ягненка. Это был довольно-таки избитый сюжет, весьма характерный для произведений западноамериканского китча, сходства с которым Джоул всегда старался избегать в своем творчестве, но в данном случае ему удалось вдохнуть в него нечто особенное, какую-то неподдельность, какую-то трогательную нежность.

Взор женщины-индианки устремлен в небо, словно она готовится принести своего ягненка в жертву. Ее поза выражает душевное волнение, надежду и, быть может, даже страх.

Эскизы для этой работы Джоул делал с натуры. Вообще-то он предпочел бы, чтобы ему позировала одна девушка, работавшая продавщицей в магазине в Тусоне, но слишком уж рискованно было приводить сюда кого бы то ни было постороннего, кто мог бы заподозрить что-то неладное. Среди знакомых Джоул слыл отшельником, не любившим непрошеных гостей, художником-одиночкой. Он знал, что за глаза многие считали, что он «с прибабахом» и, когда Джоул отворачивался, с ухмылкой постукивали себя пальцем по лбу. Ну и пошли они в задницу! Такое положение вещей его вполне устраивало.

Джоул взял молоток и тонкий острый резец и приготовился к работе. Этот барельеф он делал на заказ. Впоследствии плита будет вмонтирована в стену дома, который сейчас строил в долине Кит Хэттерсли, состоятельный человек, владелец сети закусочных, считавший себя покровителем искусств. Особых симпатий к Хэттерсли Джоул не испытывал, но он знал, что творение художника продолжает жить во всем своем блеске даже тогда, когда и его хозяин, и модель, и сам художник давно уже превратились в прах.

Он принялся за работу. По мере того как резец вгрызался в неподатливый камень, его мысли успокаивались и приводились в порядок.

Некоторое время он работал над одеждой индианки, затем вернулся к ее лицу, осторожно удаляя последние шероховатости, придавая его чертам плавность и изящество линий.

Часа через полтора он выпрямился, взял поливальный шланг и струей воды стал смывать с барельефа остатки каменной крошки и пыли. Потемневший от влаги камень заблестел чистотой и свежестью. Джоул выключил воду и, стоя в сторонке, стал наблюдать, как сохнет его творение. В такую жару потребовались считанные минуты, чтобы влага испарилась и камень вновь посветлел. Неплохо получилось. Глаза Джоула скользили по мягким линиям вышедшего из-под его резца произведения.

Он прикоснулся к камню, будто намереваясь вложить в него душу. Будто его пальцы обладали магической силой. Затем ласково провел по нему рукой. Ему стало легко и покойно.

Санта-Барбара

Стоя под душем, Доминик ван Бюрен размышлял о том, как сложится наступивший день. Он только что принял свою утреннюю дозу кокаина и теперь чувствовал себя спокойным, бодрым и счастливым.

Утром дел по горло: навестить друзей, сделать кое-какие покупки, позавтракать в компании. Напряженный график. А после обеда он собирался побывать на матче по поло.

Предвкушая удовольствие, он вытирался махровым полотенцем и весело насвистывал какую-то незатейливую мелодию.

Легонько затренькал внутренний телефон. Доминик схватил трубку.

– Да?

– Мистер ван Бюрен, приехал сеньор Фуэнтес.

– Мигель? Очень хорошо. Через пару минут выйду.

Продолжая насвистывать, он надел светло-коричневые слаксы, в тон им рубашку, а сверху натянул тонкий кашемировый джемпер – чтобы не просквозило под кондиционером. С помощью рожка для обуви втиснулся в туфли-лодочки из кожи ящерицы и вышел из спальни.

Мигель, держа в руках широкополую шляпу, ждал его в гостиной возле отделанного резным камнем камина. Его плечи устало опустились, и весь он выглядел каким-то сморщенным.

– Доброе утро, Мигель, – бодро приветствовал его ван Бюрен. – Ну, нашел Иден?

– Нет, мистер Доминик.

– И никаких известий?

Глаза старика припухли и покраснели, словно он недавно плакал. На его лице пролегли глубокие морщины.

– Я сделал, как приказала Мерседес, – тихо произнес он. – Я допросил Иоланду.

– И?

– Она тут ни при чем, мистер Доминик.

– Ты уверен?

Мигель поднял глаза. На мгновение они затуманились горечью.

– Да, я уверен. Доминик слегка улыбнулся.

– Полагаю, ты применил к ней третью степень дознания, а? Хоть пару ногтей-то вырвал?

Ничего не ответив, Мигель отвернулся к окну.

– Да-а, лучше тебя такие вещи никто не умеет делать, – беспечно сказал ван Бюрен. – Если тебе не удалось ничего из нее вытянуть, значит, ничего и не было. Надеюсь, ты не слишком переусердствовал. Ты часом не покалечил ее?

Мигель что-то невнятно пробурчал.

– А?

– Она уехала. Обратно в Пуэрто-Рико. К семье.

– Что ж, чудесно. А как твой приятель Альваро?

– Он тоже не имеет к этому никакого отношения.

– Ты и его допросил?

– Да.

Доминик уставился на несчастное лицо старика.

– Ну ладно, Мигель. Я передам Мерседес, что ты все сделал как надо. А пока продолжай поиски Иден. Далеко уйти она не могла.

Мигель кивнул и медленно вышел, а Доминик отправился на террасу завтракать.

Присев к столу, он развернул газету. В ней было две передовицы. В одной рассказывалось о тяжелых боях между армиями Северного и Южного Вьетнама, которые проходили в двадцати пяти милях от Сайгона. Другая была посвящена выздоровлению Ричарда Никсона после вирусной пневмонии. Скоро, обещал читателям автор статьи, Никсон возвращается в готовый к новым сражениям по «Уотергейтскому делу» Белый дом.

Под передовицами помещалась заметка об исчезновении Поля Гетти Третьего. Ван Бюрен принялся внимательно читать ее.

«Итальянская полиция, – сообщалось в газете, – продолжает рассматривать Джона Поля Гетти Третьего как «без вести пропавшего», а не как жертву киднэппинга. Лица, занимающиеся расследованием по этому делу, особо выделяют тот факт, что молодой Поль Гетти, наследник самого крупного состояния в мире, не скрывал своих намерений «инсценировать собственное похищение», чтобы таким образом вытянуть из своего деда деньги. Полученные требования выкупа колеблются от одного до десяти миллионов долларов, однако полиция считает, что это вовсе не является доказательством того, что Поль Гетти находится в чьих-либо руках.

Согласно другой версии молодой человек просто сбежал с обворожительной зеленоглазой красоткой, дочерью работающего в Риме бельгийского дипломата, которая также находится в розыске. «Мы не исключаем и возможность того, – заявил один высокопоставленный представитель полиции, – что это лишь грубо состряпанная попытка кого-нибудь из дружков Поля Гетти завладеть кругленькой суммой».

Ван Бюрен фыркнул и отшвырнул газету. Как чудесно без Иден! Никакой головной боли! Чем дольше ее не будет, тем спокойнее. Внял-таки Господь его молитвам.

Дура Мерседес, что попалась на удочку Иден. И это после всего того, чего они с ней натерпелись. Должно быть, Мерседес теряет чутье…

Правда, не стоит забывать, сколько психов вокруг. И вполне возможно, что Иден действительно попала в серьезный переплет. Похищена «Черными пантерами» или еще какими-нибудь придурками. Одному Богу известно, во что она могла влипнуть. Самым приятным в окончании вьетнамской войны, по мнению ван Бюрена, было то, что ему больше не придется вытаскивать Иден из полицейских участков после разгона очередного марша протеста.

А могло случиться и нечто иное – повторение зверского преступления, совершенного в 1969 году маньяком-убийцей Мэнсоном. Забрызганные кровью стены… И конец всем проблемам, включая проблемы самой Иден.

«Что ж, – философски рассуждал Доминик, выдавливая сок лимона на кусок папайи, – в том или ином виде, а в конце концов Иден к нам вернется. Она еще та мерзавка».

Ну а пока остается только наслаждаться безмятежной жизнью в ее отсутствие.

Он взглянул на часы. Через несколько минут надо выходить. Но сначала он должен еще разок нюхнуть, чтобы полностью «дозреть» для запланированных на утро дел.

Коста-Брава

– Три миллиона долларов я уже набрала, – сказала Мерседес. – Они в Швейцарии. В течение двенадцати часов эти деньги могут быть переведены в Америку. Кроме того, один мой мадридский знакомый в случае необходимости готов предоставить еще миллион. Итого четыре миллиона.

Де Кордоба кивнул. Он сидел за столом напротив Мерседес в ее рабочем кабинете. Приближался вечер, шторы на окнах были опущены. В конусе света настольной лампы неподвижно лежали сцепленные ладони Мерседес Эдуард. Ее все еще молодые, сильные и гладкие руки так крепко стискивали друг друга, что аккуратные овалы ухоженных ногтей сделались абсолютно белыми.

– Завтра Майя отправляется в Амстердам, чтобы распорядиться кое-каким… имуществом. Я рассчитываю, что это принесет мне еще два миллиона. Гораздо труднее будет собрать оставшиеся деньги.

– То, что вы уже имеете, – это более чем достаточно, – мягко заверил ее полковник.

– У меня есть и другая собственность: автомобили, яхта, этот дом, наконец…

– Я настоятельно рекомендую вам больше ничего не продавать. С четырьмя-пятью миллионами долларов в своем распоряжении вы можете спокойно начинать…

– Торговаться? Пытаться подешевле купить жизнь Иден?

– Диктовать свои условия. Это лучше, чем позволять им манипулировать собой. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они узнали, что вы располагаете такой огромной суммой. Хорошо, что у вас в запасе есть деньги, но, как я уже говорил, мы должны стремиться к тому, чтобы окончательная цифра была значительно меньше. Что-нибудь в районе полумиллиона.

– Если они вообще согласятся вести с нами переговоры.

– Конечно, согласятся. Кроме того, – осторожно добавил де Кордоба, – вам все равно придется искать компромиссное решение, если не удастся собрать эту сумму. Кстати, а ваш бывший муж мог бы помочь?

– Доминик давно уже махнул на Иден рукой.

– Это из-за ее… – Он замялся. Мерседес посмотрела ему в глаза.

– Майя все-таки рассказала об истинной причине ее болезни…

Де Кордоба снова кивнул. Он был рад, что они затронули эту тему.

– Да. Она рассказала мне про героин.

Хотя лицо Мерседес оставалось в тени, ему показалось, что ее щеки тронул легкий румянец.

– Я вам солгала. Это было глупо.

– Вовсе нет, – сочувственно проговорил он. – В таких вещах тяжело признаваться даже самому себе.

– Как вы думаете, а похитители узнают?

– Что она наркоманка? Не представляю, каким образом она смогла бы это скрыть. Они сразу заметят, что у нее абстинентный синдром.

– И что они тогда с ней сделают?

– Если это профессионалы, они ничего не станут делать.

– Неужели даже не постараются достать для нее наркотик?

– Я очень сомневаюсь, что они возьмут на себя такой труд. Зачем им рисковать, давая ей шприцы и небезопасное зелье? Ее пристрастие к наркотикам в конечном итоге ничего не меняет. Если бы она действительно страдала каким-нибудь заболеванием, что дало бы им дополнительное преимущество в силе, тогда это могло бы быть серьезно. Но ничего такого у нее нет. Строго говоря, чем дольше она будет лишена наркотиков, тем лучше для нее же самой.

Губы Мерседес несколько расслабились, стали мягкими и какими-то ранимыми. Кожа ее лица напоминала тонкий, изысканный фарфор.

– Что ж, постараюсь не терять надежду. Но между нами такое безумное расстояние. Она так далеко от меня! Я все не перестаю думать: как там она, бедняжка, переносит все эти мучения? Одна ведь! Некому даже пожалеть ее, успокоить, поддержать. Может быть, ее заперли в какой-нибудь тесной, душной каморке, где даже нет света…

При виде заблестевших на ее черных ресницах слез полковник почувствовал, как у него к горлу подкатывает комок.

– Пожалуйста, прошу вас, не терзайте себя.

– В том, что случилось с Иден, слишком много моей вины. Это я виновата, что она стала наркоманкой. Да, я во всем виновата! Если бы я была хорошей матерью, она бы никогда не пристрастилась к наркотикам. Так что вина полностью лежит на мне!

Он не знал, как ее успокоить. Очень часто родственники похищенных детей изводят себя необоснованными упреками в том, что не смогли уберечь своих чад.

– Мы живем в странные времена, – заговорил де Кордоба. – Не можем найти общего языка с собственными детьми. И тому есть причины. Мы стали меркантильными, спокойно смотрим на творящееся в мире зло. Война в Азии, проблемы нищеты, наркомании… Но то, через что выпало пройти Иден, может изменить ее образ жизни. Причем к лучшему. Может в конце концов вернуть ее в лоно семьи. Такое тоже случается. Жизнь – штука непредсказуемая. Вы со мной согласны?

– Да, – тихо сказала она, – жизнь – штука непредсказуемая. У вас есть дети, полковник?

– Был сын. Он умер совсем еще молодым человеком.

Она обратила на него взор своих черных глаз. Они долго смотрели друг на друга, затем Мерседес тихонько прикоснулась ладонью к его груди.

– Я вам очень благодарна, Хоакин. За ваше терпение.

На мгновение он почувствовал на себе всю силу очарования этой женщины. Его сердце в волнении бешено забилось, а тело заныло в сладостной истоме. Он даже испугался, что она заметит его реакцию.

– Рад вам помочь, – охрипшим голосом проговорил де Кордоба. – Я всей душой желаю, чтобы ваша дочь поскорей вернулась.

Мерседес убрала руку. Но ему казалось, что он все еще чувствует, как через ткань рубашки его обжигает тепло ее ладони.

Тусон

Опять началось. Ее тело охватила дрожь, на коже выступил ледяной пот. Она откинулась на спину. Бешено трясущиеся ноги барабанили по матрасу. Широко раскрытыми глазами она уставилась в потолок.

У нее появилось ощущение, что вся ее плоть отделяется от костей, оставляя лишь голый скелет. Нужно уколоться. Господи, как ей нужно уколоться! Только это могло вернуть ее к жизни.

Дыхание Иден стало прерывистым. Со всех сторон на нее снова начали надвигаться стены. Но сегодня все происходило не совсем так, как всегда. Пожалуй, чуть менее интенсивно. Сначала она даже не обратила на это внимания и, как обычно, вся съежилась. Однако на этот раз приступ определенно был не таким жестоким, а ее страдания – хоть немного, но все же не столь ужасными.

Неимоверным усилием воли она навалилась на стены, изо всех сил стараясь отодвинуть их. Ей показалось, что они поддались. Пусть маленькая, но победа! Чувство страха, тисками сжимавшее горло, немного отпустило.

Иден перевернулась на бок и посмотрела на поднос. Ее тюремщик принес ей миску с воздушными хлопьями, молоко в пластмассовом кувшинчике, пару кусков поджаренного хлеба с маслом и чем-то вроде желе и кружку черного кофе.

Завтрак. Значит, снова утро. Прошел еще один день.

Она крепко зажмурилась, стараясь отогнать от себя мысли о героине.

Я не желаю думать о тебе. Уходи. Оставь меня.

– Уходи, – вслух произнесла она, потом более решительно: – Оставь меня!

Похоже, подействовало. Стены давили уже не так зловеще. Дрожь еще оставалась, но теперь она уже не сотрясала все тело, как прежде. Может быть, он был прав? Может быть, она выздоравливает? Иден старалась не думать о приготовлении дозы, о вонзающейся в вену игле…

Она протянула руку и нерешительно взяла кусок хлеба. Кончиком языка лизнула желеобразную массу. Клубничный джем. Сладкий-пресладкий. Розовый, полупрозрачный, как сердцевина клубники. Она даже смогла за вкусом сахара, консервирующих добавок и Бог знает чего еще различить неповторимый аромат ягоды.

С тех пор как ее притащили сюда, это было первое, что Иден смогла съесть. Она уже отвыкла от вкусовых ощущений.

Этот джем оставил у нее во рту такой нежный и свежий вкус, что она невольно подумала о зелени папоротников, лесной прохладе и шелесте молодых листьев.

Медленно, понемножку, она слизала весь джем с обоих кусков. Ее желудок удивленно заурчал. Оставшийся хлеб намок и выглядел весьма неаппетитно. Иден принялась за присыпанные сахарной пудрой хлопья. Положила несколько штук на язык и подождала, пока слюна размягчит их.

Еще одно приятное полузабытое ощущение. Она принялась жевать, хлопья имели вкус спелых золотистых зерен пшеницы. Она всухомятку съела полмиски, затем добавила молока и доела остальное.

Кофе был очень крепким. Иден не смогла его пить, но сделала несколько глотков воды, затем со вздохом откинулась на подушку. Она чувствовала себя объевшейся и буквально физически ощущала, как ее тело наполняется жизненными силами.

Ну надо же! Она поела! Удивление не покинуло ее даже после того, как минут через десять ей вновь стало плохо.

Когда вечером он принес ей ужин, то заметил, что и днем она тоже немного поела: яйцо и кусочек бекона. Иден сидела на кровати лицом к двери. Выглядела она больной, но, по крайней мере, уже не умирающей. Джоулу показалось, что она поджидала его.

Как только он поставил принесенный поднос с едой, Иден подняла закованные в кандалы руки.

– Пожалуйста… – проговорила она.

За последние несколько дней это было первое произнесенное ею слово. Он подозрительно уставился на нее.

– Что?

– Сними их.

– Нельзя.

– Почему нельзя? – робко спросила она. – Ты только посмотри, что они делают с моими руками. У меня уже кожа содрана до крови. – Иден показала ему покрасневшие запястья. – Это же бесчеловечно так обращаться со мной.

– Ты останешься в наручниках, – отрезал Джоул.

– Но почему?

Он ничего не ответил. Она в упор смотрела на него широко раскрытыми глазами, которые сейчас стали явно ярче и чище, чем были раньше.

Под этим взглядом он почувствовал себя неловко. Надо прекращать входить в ее каморку. Надо вернуться к первоначально задуманному плану и подавать ей еду через маленькое окошечко в двери. Он ведь стал входить к ней только потому, что она была очень больна. Теперь она начала поправляться, и он не желал ее больше видеть.

– Тебе не нужны эти наручники, – пыталась убедить его Иден. – Ты ведь запираешь меня на замок. Я никуда не убегу. Ты что, боишься, что я подкараулю тебя за дверью и придушу куском туалетной бумаги?

Он поднял с пола поднос с остатками обеда.

– Как ты можешь держать меня на цепи, словно дикого зверя? – Иден свирепо сверкала на него глазами, ее хрупкое тело била дрожь. – Ты меня уже и человеком-то не считаешь, да?

Джоулом снова овладела подозрительность. Он спрашивал себя, сумела ли она достаточно хорошо разглядеть его, чтобы быть в состоянии впоследствии описать его внешность или узнать при встрече.

– Так будет лучше для нас обоих, – монотонным голосом проговорил он.

Иден заскрежетала зубами.

– Да что я тебе сделаю? Сломаю руку? Я же вешу не больше девяноста фунтов! Ты-то, поди, раза в два тяжелее. А какой у тебя рост? Шесть футов и три дюйма? Или даже шесть и четыре?

Его захлестнула злость. Эта маленькая стерва уже слышала его голос. Теперь она точно определила его рост и вес. Какой же он идиот! Он повернулся к двери.

– Ты просто мерзкий сукин сын! – в ее глазах стояли слезы, губы дрожали. – Ты мерзкий, отвратительный, бессердечный сукин сын…

Он вышел и захлопнул за собой дверь. Иден осталась сидеть, таращась заплаканными глазами на обитую железом дверь.

«Интересно, станет ли отец торговаться?» При этой мысли она почувствовала, как ее охватывает приступ бешенства.

Папа, мать твою, только не торгуйся. Умоляю тебя, не жмись. Просто заплати ему, сколько он просит, и поскорее вытащи меня отсюда.

Коста-Брава

– Извини, что так все получилось, – прошептала Майя.

– Не стоит извиняться, – мягко сказала Мерседес.

– Я так старалась…

– Ты сделала, что могла.

– Но я подвела тебя!

– Перестань.

Они сидели на кровати в лучах заходящего солнца. На полу стоял еще не распакованный чемодан Майи.

То, что алмазы и рисунки принесли каких-то жалких полмиллиона долларов, явилось для них горьким разочарованием. Однако Мерседес это не слишком удивило. Она давным-давно усвоила простую истину: когда ты покупаешь товар, он имеет одну цену, а когда продаешь, совсем другую.

Но, по крайней мере, теперь она могла распоряжаться деньгами, которые Майя поместила на счет в швейцарском банке.

– Это мне надо извиняться за то, что я послала тебя с таким дурацким поручением. – Она ласково убрала прядь волос с лица подруги. Бархатные карие глаза Майи были полны слез. – Не надо плакать. Давай больше не будем об этом вспоминать. Деньги ничто. Достану где-нибудь.

– А сколько еще тебе не хватает?

– Если даже я воспользуюсь миллионом, который предложил мне Джерард, – больше пяти миллионов.

– Боже милостливый, так много! Так много. Где же ты их возьмешь?

– У меня еще есть вилла, собственность. Я уже разговаривала с агентом. Все это будет выставлено на продажу. И дом, и земля. И картины. И ковры. И мебель. Но потребуется время. И распродавать придется по заниженным ценам, – с горечью добавила она. – Мы уже видели, что получилось с алмазами и рисунками, а ведь подобные вещи реализовать проще простого.

– Другого выхода нет?

Мерседес печально покачала головой.

– Нет.

– Остается только Доминик, – осторожно произнесла Майя.

– Да.

– Он даже ни разу не позвонил, с тех пор как нам прислали окровавленный локон Иден…

– Ни разу.

Майя посмотрела на лицо Мерседес. Оно было словно маска. Узкий прямой нос и неподвижный рот выглядели почти суровыми. Только в загадочных черных глазах застыла боль. Казалось, за прошедшую неделю в ее волосах прибавилось серебряных прядей.

– Тебе придется обратится к нему, – тихо сказала Майя. – Ничего не поделаешь.

Полковник де Кордоба всегда отличался чутким сном. Звонок стоящего возле его кровати телефона разбудил его мгновенно. Он включил свет, нажал на кнопку записи подсоединенного к телефонному аппарату магнитофона и схватил трубку.

– Digame?[2]

Последовала пауза, наполненная характерным для дальних линий связи потрескиванием. Затем хрипловатый голос произнес по-английски с американским акцентом:

– Позови Мерседес Эдуард.

Де Кордоба почувствовал, как у него вдруг забилось сердце. Он услышал легкий щелчок – это в своей спальне сняла трубку Мерседес – и, чуть наклонившись вперед, убедился, что магнитофон работает нормально.

– Сеньоры Эдуарды сейчас нет, – произнес полковник. – А кто ее спрашивает?

– Для меня она всегда есть, – заявил голос. – Я тот, кто выкрал ее девчонку. Передай ей трубку.

Де Кордоба на несколько секунд замолчал, давая Мерседес возможность заговорить, если она сочтет это нужным.

– Я сказал: передай ей трубку! – Голос на другом конце линии повысился до крика.

Де Кордоба выждал еще одну паузу, предоставляя Мерседес возможность ответить. Когда она и на этот раз промолчала, он снова, тщательно подбирая слова, включился в разговор:

– Мое имя Хоакин де Кордоба. – Его голос звучал как-то неестественно, натянуто. – Я являюсь официальным представителем сеньоры Эдуард и имею все полномочия вести переговоры от ее имени…

– Пошел ты в жопу! – вне себя от бешенства заорал звонивший. – В гробу я видал твои полномочия! Я буду говорить только лично с ней. Давай сюда эту суку! Немедленно!

Мерседес продолжала молчать.

– Пожалуйста, успокойтесь, – как можно мягче проговорил полковник. – Прежде всего нам необходимо получить доказательства того, что Иден действительно у вас и что она жива и здорова и находится в безопасности…

– Она не находится в безопасности! Я ее, стерву, на куски изрежу! – Голос дрожал от возбуждения. Де Кордоба слушал, нервно покусывая губу. – Через пятнадцать минут я перезвоню снова. Если вместо Мерседес Эдуард трубку возьмет кто-нибудь другой, вы ни обо мне, ни о девчонке больше никогда не услышите!

Линия разъединилась. Какое-то время де Кордоба неподвижно сидел, затем нагнулся и выключил магнитофон. Он взглянул на стоявшие на столике часы. Было три пятнадцать утра. Почти над всей территорией Америки – ранний вечер.

– Что вы думаете делать? – спросил он в телефонную трубку.

– Иду к вам, – ответила Мерседес.

Он поднялся и, запахнув халат, направился в ванную. Расчесывая волосы и глядя на отражающееся в зеркале болезненно-бледное усталое лицо, он буквально чувствовал, как повышается содержание адреналина в крови. Итак, началось. Они наконец вступили в контакт. Он взял из буфета бутылку виски и налил три бокала.

Немного погодя пришли Мерседес и Майя. Первая была одета в шелковый пеньюар, вторая в дорожный костюм.

– Ну вот и дождались, – сказал Мерседес полковник и поцеловал ее в обе благоухающие ароматом дорогих духов щеки. Он передал дамам виски, затем, приподняв свой бокал, торжественно провозгласил: – За скорое и успешное решение всех наших проблем.

Он включил только что сделанную магнитофонную запись. Они прослушали ее, затаив дыхание. От грубых фраз, прозвучавших из динамика, лицо Майи сделалось напряженным, однако Мерседес, казалось, сохраняла ледяное спокойствие, словно неприкрытое хамство и свирепый тон угроз ее совершенно не тронули. Без косметики ее лицо выглядело на удивление молодым, а кожа гладкой и мягкой. Ни губы, ни руки у нее не дрожали.

Она села на кровать де Кордобы – поближе к телефону.

– Повторить, как нужно держаться во время разговора? – спросил полковник.

– Не надо. Я помню, что я должна сказать.

– Отлично. Главное, твердо придерживайтесь линии, которую мы с вами выработали. Не позволяйте им запугать себя угрозами. Не обращайте внимания на их обещания расправиться с Иден. Все это – лишь способ давления на вас. Вы поняли?

– Да.

– Они с самого начала попытаются установить над вами контроль. Попытаются приказывать вам, навязывать вам свои условия. Вы должны показать, что запугать вас им не удастся…

– Я знаю, как я должна себя вести, Хоакин. – Неожиданно Мерседес протянула руку и дотронулась до локтя де Кордобы, словно это его, а не ее нужно было сейчас успокаивать. – Не беспокойтесь. Я умею вести подобные переговоры.

– Не сомневаюсь, – с чуть заметной улыбкой произнес полковник.

– Он показался мне таким… неуравновешенным. Таким возбужденным, – впервые подала голос Майя. – А что, если он какой-нибудь псих?

– Просто он на взводе. В настоящий момент нервы у них напряжены не меньше, чем у нас, – возразил де Кордоба. – Преступники настроены крайне агрессивно. Это совершенно стандартное поведение в подобных ситуациях. Сначала грубые угрозы, пересыпаемые грязной бранью. Их цель – застращать вас, вывести из равновесия. Потом они познакомятся с вами поближе и в конце концов станут терять терпение и сами испугаются. Так что относитесь к их словам как можно спокойнее.

– Я так и сделаю, – сухо сказала Мерседес.

– Позже мы несколько раз прослушаем магнитофонную запись вашего разговора и тогда посмотрим, может быть, это даст нам дополнительную информацию об их намерениях. А сейчас мы должны сосредоточиться на предстоящем звонке. И прошу вас, Мерседес, не теряйте самообладания, услышав площадную брань.

– Не буду. – Она сделала маленький глоток виски и установила магнитофон в режим одновременного воспроизведения записи, чтобы все присутствующие могли слышать обоих участников телефонного разговора. Затем посмотрела на часы.

– Осталось пять минут, если, конечно, он будет пунктуален.

Они молча принялись ждать.

В огромном доме было тихо, как в гробнице. Даже шорохи ночи не проникали внутрь сквозь плотно закрытые двойные рамы окон. Де Кордоба не сводил глаз с Мерседес. Под пеньюаром угадывались изящные формы ее обнаженного тела. Она сбросила тапочек с одной ноги. У нее была маленькая ступня с ровными тонкими пальцами и безукоризненно ухоженными ноготками, покрытыми таким же, как и на руках, бледно-розовым лаком.

Ее лицо не выражало никаких эмоций, взгляд был рассеян. Де Кордоба подумал, что, наверное, ему следовало написать для Мерседес нечто вроде памятки, чтобы во время разговора с преступниками она ничего не забыла. Оставалось надеяться, что она все сделает как надо. Ему было искренне жаль, что он не может вместо нее ответить на телефонный звонок. Конечно, они сразу же постараются запугать ее. Потому-то они и настояли на разговоре с ней, чтобы продемонстрировать свою жестокость.

Впрочем, возможно, было бы лучше, если бы она вышла из себя. Тем самым показав, что она действительно стремится к сотрудничеству. В чем-то это многое упростило бы. Они бы тогда поверили в ее искренность…

Когда раздался звонок, Майя даже подпрыгнула от неожиданности. Мерседес включила магнитофон и сняла трубку.

– Мерседес Эдуард у телефона, – сказала она по-английски с легким акцентом. Ответа не последовало – Я слушаю!

Сквозь шорох помех до нее донесся злой, хриплый голос:

– У меня твоя дочь. Мерседес.

– Правда? – Она сохраняла полное спокойствие. – Будьте добры, передайте ей трубку.

– Ах, передать ей трубку? – На линии послышался какой-то треск, являвшийся, скорее всего, смехом преступника. – Это будет дорого тебе стоить. Раздобыла деньги?

– Я хочу, чтобы вы поняли одну вещь, – хладнокровно проговорила она. – Я не собираюсь ни о чем с вами договариваться до тех пор, пока не получу доказательства того, что моя дочь жива и здорова.

– Могу дать тебе послушать, как она визжит. – Они уловили в его голосе нотки раздражения. – Такое доказательство ты хочешь получить?

– Нет, – ледяным голосом спокойно сказала Мерседес. – Мне нужно что-нибудь более определенное. Я хочу быть уверена, что Иден действительно находится у вас и что она жива. Когда моей дочери было пять лет, я подарила ей ее первого коня. Спросите у нее, как его звали и какой он был породы. И еще, мне необходимо дать вам какое-нибудь имя, чтобы впредь точно знать, что я имею дело именно с вами. С этого момента вы будете называть себя Полом.

– Ты спятила? – голос в трубке стал повышаться. – Кто, по-твоему, диктует здесь условия?

– Никто. Позвоните мне снова, когда получите ответы на два мои вопроса. И не забудьте – ваше имя Пол.

– Ах ты сука! Да я могу сделать с ней все, что захочу. Все! Ты меня слышишь? – Его дыхание стало прерывистым. – Я могу заморить ее голодом. Могу избить. Могу изнасиловать!

Де Кордоба заметил, как голые пальцы ноги Мерседес с силой ткнулись в мягкий ворс ковра.

– А захочу – прирежу! Вспорю ей…

Она с размаху грохнула трубку на рычаги телефонного аппарата, прерывая поток истерических угроз. Теперь ее руки слегка дрожали.

– О, Боже – прошептала Майя, невольно вскакивая на ноги. – Мерче, ты что наделала?

– Вы поступили рискованно, – сухо сказал де Кордоба. – Надо было дать ему успокоиться.

– Бесполезно, – проговорила Мерседес. – Он не хотел успокаиваться. Вы же слышали, какой у него был голос.

– Но ты его спровоцировала. – Лицо Майи все еще оставалось бледным.

– Я просто дала ему понять, что меня не так-то просто запутать. – Она устало посмотрела на своих собеседников. – Мне даже кажется, что это для него важнее, чем получить деньги. – Ее взгляд остановился на полковнике. – Он ни слова не сказал о ее ломке. Вы заметили?

– Да, – кивнул тот.

– Очевидно, они еще не догадались, – предположила Майя.

– Очевидно. – Помолчав немного, Мерседес встала. – Я иду спать.

– Он может позвонить снова, – сказал де Кордоба.

– Не думаю. Скорее всего, он выждет некоторое время, чтобы таким образом наказать меня. Но в конце концов сделает все так, как я ему велела.

– А разве вы не желаете прослушать пленку?

– Если хотите, слушайте сами, а я уже наслушалась. Потрясенный ее самообладанием, де Кордоба распахнул перед ней дверь.

– Вы держались молодцом, – проговорил он на прощание. – Просто молодцом.

Она грустно улыбнулась.

– Иден все-таки моя дочь.

Аргентинец притворил дверь своей спальни. После ухода женщин в комнате остался нежный аромат их духов. Полковник подошел к магнитофону, перемотал пленку и стал вслушиваться в хрипловатый голос.

Речь звонившего показалась ему достаточно грамотной, хотя он не был знатоком североамериканских наречий. Голос был сильный, молодой, уверенный, даже властный. Но в нем чувствовались какие-то зловещие, вибрирующие интонации, отчего у де Кордобы зашевелились волосы на затылке.

… Могу изнасиловать! А захочу – прирежу! Вспорю ей…

Он прослушивал запись снова и снова. И все больше поражался ледяному спокойствию Мерседес. В отличие от нее, его собственный голос во время первого разговора звучал неуверенно и нервно.

Что касается голоса преступника, то здесь сомнений не могло быть: в нем ясно угадывалось одно чувство – ненависть.

Ему стало не по себе, и он потянулся за бутылкой виски.

Тусон

Черные прорези капюшона злобно уставились на Иден. Она физически ощущала, что с приходом ее тюремщика крохотная каморка заполнилась бешеной яростью, в воздухе витала угроза.

– Твой первый конь. Как его звали?

– Мой первый конь? – обалдело повторила она.

– Как звали твоего первого коня? – В своем капюшоне он был похож на средневекового палача. На сжатых в кулаки руках проступили вены. – И какой он был породы? Отвечай! Живо!

С минуту она в недоумении смотрела на него, затем у нее с такой силой забилось сердце, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.

– Им нужны доказательства, что я жива! Я скоро буду свободна?

– Отвечай на мои вопросы.

– Его звали Элфи. Элфи! Шетлендец! Бурый с белым, пегий… – затараторила Иден. – Это они просили тебя выяснить? Они согласились заплатить? Ты только скажи мне…

– Твоя мамаша – хитрая стерва, – буркнул он. Затем вытащил из кармана крошечный магнитофон и сел на кровать. – Она думает, что я ее обманываю. Так что тебе придется передать ей маленькое послание.

– Моя мама?!

– Скажешь ей, чтобы не умничала. И еще скажешь как тебе здесь плохо. Думаю, тебе ясно, что я имею в виду.

Совершенно ошеломленная, Иден тупо уставилась на него.

– Ты «трясешь» мою мать? Не отца? – Она ничего не понимала – Но почему ее, а не его? У него же гораздо больше денег! – Ее глаза округлились. – И сколько же ты просишь?

Он несколько секунд помолчал, потом сказал.

– Десять миллионов долларов. Иден чуть не лишилась дара речи.

– Десять миллионов? Идиот! Да она в жизни не наберет столько денег!

– Ты лучше молись, чтобы она все-таки набрала их. А сейчас заткнись и приготовься передать своей мамочке привет. У тебя десять секунд на все послание. Десять секунд. Поняла? Скажи ей, как тебе хочется выбраться отсюда и чтобы она больше не шутила со мной. И помни: чем усерднее ты будешь со мной сотрудничать, тем быстрее попадешь домой.

– Нет!

Он включил магнитофон и поднес микрофон к ее губам.

– Десять секунд. Начинай!

Иден вытаращилась на микрофон. Ей даже в голову не приходило, что этот человек будет требовать деньги с ее матери. Она всегда была уверена, что объектом вымогательства был отец. Впервые за последние дни она почувствовала, как в ней закипает бессильная ярость.

– Я не стану этого делать, – качая головой, чуть слышно произнесла Иден.

– Хочешь, чтобы я сделал тебе больно?

– Мне плевать Я не буду тебе помогать.

Он медленно опустил микрофон и со зловещим спокойствием сказал:

– Либо мы сделаем это без лишних осложнений, либо мне придется применить силу. Но мы все равно сделаем это. Если ты собираешься заставить меня быть грубым, я буду грубым. Так что говори.

– Нет.

Он ткнул микрофон ей под нос.

– Говори!

– Не буду, – прошептала Иден и, отворачивая голову, прижалась к стене.

Он рванул ее на себя Непроизвольно вскрикнув, она попыталась скатиться с кровати.

– Говори же! – Он с пугающей силой сдавил ей руку. Она завизжала. – Скажи ей, как ты ее любишь.

– Нет! Пошел ты в задницу! Не дождешься!

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы я был грубым?

– Ты мне отвратителен, – вырываясь, прошипела Идеен.

Он стал выворачивать ей руку. Ее плечо пронзила мучительная боль. Она закричала.

Он снова поднес к ее губам микрофон.

– Так скажи же своей матери, чтобы она забрала тебя отсюда. – Иден чувствовала его горячее дыхание возле своего уха. – Проси ее спасти тебя!

– Нет, – все так же чуть слышно прошептала она. Он резко дернул ее вывернутую руку. Боль в плече сделалась невыносимой. Иден застонала.

– Проси, – как безумный рычал ее мучитель. – Она ведь тебя, суку, так любит! Умоляй же ее!

Сцепив зубы, Иден затрясла головой. Он принялся еще сильнее выкручивать ее руку. Она почувствовала как вытягиваются связки сухожилий, как кость выворачивается из сустава. В глазах потемнело. И вдруг в ней что-то оборвалось.

– Мама! – зарыдала она – Прошу тебя, мама! Забери меня отсюда! Пожалуйста! Я тебя умоляю! Мама!

Он отпустил ее. Иден сжалась в комок, словно зародыш в утробе. Ее травмированная рука безжизненно свесилась с кровати. Боль разлилась по всему телу, плечо занемело. Она беззвучно заплакала.

Его била крупная дрожь. Трясущимися пальцами он с трудом перемотал пленку немного назад, затем нажал кнопку воспроизведения записи. Иден услышала свой собственный голос, с металлическим призвуком воющий из магнитофона.

Он поднялся, сверху вниз взглянул на нее и, с трудом переводя дыхание, произнес:

– Я не хотел делать тебе больно.

Затем вышел и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Прижав к себе покалеченную левую руку, она неподвижным взглядом уставилась на металлическую дверь. Должно быть, он как раз сейчас ведет переговоры с матерью, иначе зачем ему понадобилось записывать ее голос?

Вокруг стояла мертвая тишина. Неужели все это произошло на самом деле? Или это был лишь сон, галлюцинация, вызванная одиночеством? Сколько времени она уже здесь? Месяц? Нет, конечно же, гораздо меньше. Но ее прошлое уже начало исчезать из ее сознания. Ей все труднее становилось вспомнить то время, когда она была свободной, а не прикованной цепью к кровати. Ее жизнь сжалась до размеров этой каменной клетки в темном подвале.

Десять миллионов долларов. Такую сумму даже трудно вообразить. У мамы не останется ни цента, если она заплатит эти деньги. Чувство вины, как гигантская ворона, распростерло над Иден свои крылья. Всю жизнь она доставляла маме одни только неприятности. А сколько страданий она ей причинила! Уже столько лет их отношения черт знает на что похожи!

Внезапная тупая боль в желудке заставила Иден скорчиться. Испытывая страшные муки, она схватилась за живот. Боль усилилась. Судорожно пытаясь сделать вдох, Иден уткнулась головой в колени. Может быть, снова начиналась ломка?

Ее желание уколоться вдруг стало совершенно непреодолимым. Уже несколько часов, а может, дней ей успешно удавалось справляться с ним. И вот теперь каждый ее нерв превратился в разверстый рот, алчущий героина. Тело Иден вытянулось в струнку, словно у нее одновременно свело все мышцы, физическая боль переросла во всеобщую агонию, охватившую все ее существо.

Господи, как ей хотелось сейчас ввести себе дозу! Она жаждала этого с одержимостью потерявшего рассудок человека.

Она была крохотным, тускло мерцающим огоньком в безбрежном океане непроглядной пустоты. Эта вселенская пустота подавляла ее, звенела вокруг, как бесконечность одиночества и вины. Ее собственные желания уже ничего не значили. Ее душа обнажилась. Стала беззащитной.

Ей хотелось спрятаться, забыться в наркотическом дурмане. Хотелось ощутить себя в теплых, ласкающих, любящих объятиях, способных отвести от нее боль и защитить от тоски одиночества и страха смерти. Ей хотелось снова испытать блаженство наслаждений и безмятежность парения в ослепительной белизне героинового кайфа.

Подобно изгнаннице из рая, она закрыла ладонями лицо и так отчаянно, так надрывно зарыдала, словно у нее вот-вот разорвется сердце.

Немного погодя она взглянула на стоящий рядом с кроватью поднос. Кувшин был доверху полон воды. Иден вдруг почувствовала, что не может больше выносить свою собственную грязь. Она заставила себя подняться, неловко стянула джинсы и трусики и через голову сняла футболку.

Браслеты наручников, сковавших ее запястья, были соединены длинной цепью, продетой через железную раму кровати, так что Иден пришлось оставить свою футболку висящей на этой цепи. Раздевшись наконец, она села на краешек кровати, подняла с пола кувшин и зачерпнула полную пригоршню воды.

Сначала она сполоснула лицо, потом подмылась. Господи, ну хоть бы кусочек мыла! От холодной воды у нее по телу побежали мурашки. Под бледной, покрытой пупырышками кожей проступали тонкие кости. Словно чьи-то живые мощи. Мокрой рукой она протерла живот, груди, подмышки, шею… Почувствовала себя свежее и чище.

Затем вытерлась измятой простыней и в оставшейся воде простирнула трусики. Не Бог весть какой туалет, но ей сразу стало гораздо лучше.

Встряхнув простыню, она повесила ее на спинку кровати сушиться, после чего надела футболку и влажные трусики. Ей не хотелось, чтобы ее тюремщик застал ее голой. Однако джинсы пока надевать не стала, решив прежде немного просохнуть.

Всегда тепловатый воздух ее крохотной каморки теперь казался прохладным. Утомленная этой простой процедурой, она без сил откинулась на спину, чувствуя, как постепенно расслабляется тело. Все то время, что она принимала наркотики, Иден почти не видела снов. Только когда она вводила себе очередную дозу героина, ей что-то грезилось, сами же сны были черными и мрачными как могила. Но здесь, в этом душном подвале, ей снова стали сниться сны, причем настолько яркие и реалистичные, что порой пугали ее.

Что только ей ни снилось! Преследующие ее чудовища. Картины из далекого детства, надолго оставлявшие в душе сладкий осадок. Иногда сны были совершенно лишены всякого смысла и, как только она просыпалась, сразу забывались.

Вот и сейчас, едва Иден уснула, ей стал сниться сон. Сначала он был довольно странный: она видела женщину, которая – она это знала – была ее бабушкой, хотя со своей бабушкой она не только ни разу не встречалась, но даже не держала в руках ее фотографию. То, что она видела, был образ, родившийся в ее воображении на основе давным-давно услышанных от матери рассказов. Иден снились мягкие, добрые глаза и черные волосы, она слышала тихий, спокойный голос, говорящий по-испански.

Потом ей приснился конь, которого когда-то купила для нее мать. Она скакала по кругу в лучах горячего средиземноморского солнца. Одно за другим она безукоризненно брала препятствия, паря над ними подобно птице. Вот она спрыгивает с коня и бросается в распростертые объятия матери. Взгляд темных глаз мамы теплый и ласковый. Иден прижимается к ней, и сразу становится совсем юной, и растворяется в безбрежном море материнской любви, которую она отвергла много лет назад.

И вдруг сон меняется.

Она дома. Но происходит что-то ужасное.

Она закована в цепи, тяжелые, холодные, не позволяющие ей пошевелить ни рукой, ни ногой.

Мама и папа находятся рядом. Но они не видят ее. И не слышат, что она зовет их.

Они ссорятся. Лицо мамы бледное и напряженное и Иден знает, что между родителями происходит один из самых ужасных скандалов. Папа выкрикивает страшные, отвратительные слова. Слова про маму.

Иден хочет заткнуть уши, но цепи крепко держат ее руки.

Наконец папа замечает ее и подходит. Она видит, что у него между ног устрашающе торчит вставший член.

Но не это заставляет ее закричать. А то, что он говорит. Губы его шевелятся, и с них слетают омерзительные слова. Бессмысленные, бредовые, злые. От них начинают рушиться стены и потолок. И ей некуда спрятаться. И дом разваливается.

Иден кричит, стараясь заглушить слова отца, чтобы остановить разрушение дома и не дать его обломкам задавить их всех. Она точно знает, что, если сможет перекричать папу они спасутся, и кричит изо всех сил так, что в груди становится нестерпимо больно и уши закладывает от этого крика…

Иден проснулась вся в холодном поту, сидящей на железной кровати. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, вот-вот выскочит из груди.

– Я что, кричала? – задыхаясь, задала она неизвестно к кому обращенный вопрос.

Увы, цепи были настоящие. Но серые стены не рухнули. Потрясенная, под впечатлением от только что увиденного кошмара, она обессиленно повалилась на бок и уткнулась лицом в подушку.

Санта-Барбара

Доминик ван Бюрен в одиночестве сидел возле бассейна. Слуга принес ему телефон. Он взял трубку.

– Алло?

– Доминик, это Мерседес.

– Мерседес? – Он положил обе ноги на стоящий рядом стул и уставился на свои мокасины из белой кожи. – Привет. Как дела? Что-нибудь новенькое про Иден?

– А тебя это волнует? – Он услышал в ее голосе нотки горечи и чуть заметно улыбнулся. – За целую неделю ты даже ни разу не потрудился позвонить.

– Мне казалось, ты и без меня прекрасно справляешься. Так что нового? Еще одна посылка с окровавленным локоном?

– Похитители Иден связывались со мной по телефону.

– Вот как? И с какой целью?

– Чтобы припугнуть. Я потребовала от них представить доказательства, что Иден жива, прежде чем продолжать переговоры.

– Жива? Это в тебе говорит испанская кровь. Конечно же, Иден жива. Она сама и устроила весь этот спектакль.

– Это не спектакль.

– Что ж, можешь оставаться при своем мнении. А я останусь при своем.

– Доминик, я разговаривала с человеком, в чьих руках она находится. – Голос Мерседес звучал натянуто. – Иден в смертельной опасности. Если мы не придем ей на помощь, нам ее уже никогда не увидеть.

– Чушь. Тебя просто дурят.

– Неужели ты не понимаешь, что Иден не способна на такое?

– Иден способна на все, – засмеялся он. – Вот уж никогда бы не подумал, что именно ты попадешься на такую очевидную уловку! Да-а, видно, ты теряешь хватку. Раз ты так уверена, что это не розыгрыш, обратись в полицию.

– Нет! Никакой полиции.

– Что, будешь платить? Ты действительно собираешься послать десять миллионов «зеленых» неизвестному человеку, который заявляет, что украл Иден?

– Другого выхода я не вижу. В отличие от тебя я не верю, что это розыгрыш или обман. Напротив, я считаю, что Иден на самом деле похитили. Они пригрозили, что будут пытать ее, Доминик. И я уверена, что, если мы не заплатим деньги или обратимся в полицию, они исполнят свою угрозу.

– Ты так думаешь? Ну, тогда отстегни им десять «лимонов», дорогая, и пусть твоя душа будет спокойна.

– Это не так-то просто, Доминик.

– Готов поспорить, это очень даже трудно. Вполне возможно, ее устроили бы и десять тысяч. В конце концов, на такие «бабки» она могла бы прокайфовать несколько месяцев.

– Ты знаешь, о чем я хочу тебя попросить…

– О да. Ты хочешь, чтобы я выбросил коту под хвост пару-тройку миллионов долларов. Вот чего ты от меня хочешь.

– Я прошу тебя лишь одолжить мне эти деньги. – Чувствовалось, что Мерседес произносит слова сцепив зубы. – Я гарантирую, что верну их.

– Как?

– Доминик. Ну пожалуйста.

– А тебе не кажется странным, – резко сказал ван Бюрен, – что они требуют деньги у тебя, а не у меня? Это смахивает на то, что они не надеются, что я попадусь на их удочку. Или, что они решили тебя наказать. А?

– Все может быть, – спокойно проговорила Мерседес.

– Это верно. И, кроме того, если ты решишься им заплатить, тебя ждет финансовый крах. И Иден выиграет свою грязную игру.

– Доминик, ты не можешь притворяться, что считаешь все происходящее обманом. Да, Иден никогда не была идеальным ребенком. Но, в таком случае, и мы никогда не были идеальными родителями. У нее было очень мало шансов обрести…

– Нет, Мерседес. Нет. Мне надоело посыпать себе голову пеплом. Правда состоит в том, что ты никак не хочешь признать, что она дрянь. Такой уж она родилась.

– Как ты можешь так говорить! Это гнусно!

– Да?

Между ними повисла тишина.

– Можешь придерживаться какого угодно мнения о природе поведения Иден, – усталым голосом сказала, наконец Мерседес, – но факт остается фактом: если она действительно похищена и я не заплачу деньги, они начнут издеваться над ней. И в конце концов убьют. Можешь ты это понять?

– Пусть так, Мерседес. А я обожаю свой дом и свой образ жизни. И до Иден мне больше нет дела. Я не собираюсь рисковать своей финансовой безопасностью ради того, что наверняка является всего лишь злобной выходкой этой испорченной девчонки.

– Финансовой безопасностью? Это тебя волнует?

– О да. И очень сильно. Но, раз уж мы заговорили о семейных ценностях, позволь мне сказать тебе одну вещь. – В нем, словно червь, зашевелилась злость. – Коль уж Иден по своей воле прыгнула в воду, пусть сама и выплывает. Предоставь ей возможность хоть раз без нашей помощи выкарабкаться из ситуации, в которой она оказалась.

– Да как она сможет выкарабкаться?

– Это ее проблема. Конечно, если хочешь, можешь заплатить выкуп. Только не проси у меня денег. Ни цента. Я даже слышать об этом ничего не желаю. И это мое последнее слово – Ван Бюрен раздраженно бросил трубку.

Он потер живот. От этого звонка у него снова разыгралась язва, вызвав ощущение ползающих в желудке червяков, которые постепенно подбираются к пищеводу. Проклятая Мерседес! Проклятая Иден! Чуть жизнь ему не загубили.

Доминик быстрым шагом направился в дом. Зайдя в свой кабинет, открыл сейф.

Он высыпал на стол щепотку кокаина, разделил порошок на несколько ровных полосок и ловко втянул его сначала в одну ноздрю, потом в другую. Вскоре настроение стало вновь подниматься. Откинувшись на спинку кресла, он принялся ловить блаженный кайф.

На кой черт забивать себе голову всякой ерундой? Доминик посмотрел в окно. Ласковый ветерок чуть заметно колыхал верхушки пальм и вызывал легкую рябь на неподвижной поверхности бассейна. Вечер был свеж. Утомленное солнце медленно тонуло в морских волнах. Красота.

Коста-Брава

Следующий звонок раздался поздно ночью в четверг. Хоакин де Кордоба в своей спальне и Мерседес в кабинете подняли трубки одновременно. Как и прежде, полковник ответил первым.

– Хоакин де Кордоба слушает. Кто говорит?

– Позови женщину, – произнес уже знакомый хрипловатый голос.

На этот раз Мерседес не заставила себя ждать.

– Мерседес Эдуард у аппарата. Кто меня спрашивает?

– Пол. Коня звали Элфи. Порода – шетлендский пони.

– Да. – От облегчения у нее слегка запершило в горле. – Д-да, да, все верно.

– А чтобы окончательно развеять твои сомнения, – холодно продолжил голос в трубке, – у меня есть для тебя маленькое послание от самой Иден.

Они услышали крик неподдельной боли, затем горестные рыдания Иден: «Мама! Прошу тебя, мама! Забери меня отсюда! Пожалуйста! Я тебя умоляю! Мама!»

Рыдания резко оборвались.

– Идеен! – Внезапно от ее героической выдержки, самоконтроля, эмоциональной стойкости не осталось и следа. Сидевший на своей кровати де Кордоба услышал, как дрогнул ее голос и она закричала:

– Не мучьте ее! Пожалуйста! Вы не должны делать ей больно!

Аргентинец, насупившись, уставился неподвижным взором в ковер. Повисла пауза. Слезы Мерседес были горькими, полными отчаяния. Ей потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться.

– Пожалуйста… – наконец прошептала она. Иден ведь ничего дурного вам не сделала… Умоляю, не заставляйте ее страдать.

– Я поступлю с ней так, как мне заблагорассудится. Она моя, – торжествующим голосом заявил преступник. – Она полностью в моих руках.

– Да, да…

– Ей пришлось поплакать из-за того, что ты начала умничать со мной.

– Мне необходимо было знать…

– Если захочу я могу превратить жизнь твоей дочери в ад. Надеюсь, теперь ты это понимаешь?

– Да. Я понимаю. Я все понимаю, – поспешила заверить его Мерседес.

– У тебя есть только один способ быть уверенной, что ей ничего не грозит: делать, как я приказываю. Точно в соответствии с моим письмом.

– Хорошо, хорошо. Я все исполню…

– Станешь сотрудничать со мной, и с ней ничего не случится. А начнешь умничать – она кровью умоется. Поняла?

– Да, поняла.

– Если мне снова придется причинить ей боль, виновата в этом будешь ты. Опять.

– Я буду, буду сотрудничать! Я хочу, чтобы Иден вернулась домой. Поверьте мне. – «Притворяется или нет, – подумал де Кордоба, – но отчаяние она изображает мастерски». В ее голосе не осталось и намека на высокомерную холодность прошлого раза. Безропотная покорность должна была заставить преступника несколько расслабиться.

– Полиция прослушивает наш разговор?

– Нет, клянусь вам. Ни здесь, ни в Калифорнии полиции ничего не известно.

– Впрочем, это не имеет значения. Деньги достала?

– Я стараюсь. Я изо всех сил стараюсь. Но это очень трудно. Почти невозможно.

Голос в трубке снова сделался злобным:

– Ты что, хочешь, чтобы я отрезал у твоей дочери палец?

– Но я не могу так быстро собрать такую кучу денег!

– Не лги мне! Деньги у тебя есть.

– Вы ошибаетесь. Почему вы считаете меня богатой? Это не так. Вы требуете слишком много. Я просто не знаю, где взять столько денег.

– Продай дом!

– Я уже продаю все, что только могу… – Голос ее задрожал, став еще более взволнованным и умоляющим. – Пожалуйста, ради Иден, выслушайте меня. Я могу отдать вам все деньги, которые мне уже удалось собрать. Это огромная сумма. Возьмите их. И отпустите мою дочь. Возможно, вам слишком долго придется ждать, пока я хоть что-то еще наберу, если мне вообще это удастся.

– Окончательная цифра – десять миллионов. И ни центом меньше.

– Да чтобы набрать такую сумму мне потребуются годы!

– Господи! – взорвался человек на другом конце линии. Теперь он буквально визжал в трубку: – Ты хоть понимаешь, что жизнь твоей дочери висит на волоске? Что же ты за женщина такая?! Торгуешься, когда речь идет о твоей плоти и крови! Здесь тебе не овощная лавка. – Его голос стал постепенно приходить в норму. – Я знаю, насколько ты богата и каким образом сколотила свое состояние. Я знаю о тебе больше, чем ты можешь вообразить. Не пытайся меня одурачить. Я знаю тебя. И не прикидывайся нишей, сука.

Последние слова были произнесены зловещим шепотом. Мерседес молчала. Де Кордоба плотно сжал губы. «Спорь с ним, – хотелось крикнуть ему. – Не давай себя запугать!»

Затем – поразительно – в трубке послышался злобный, издевательский смех.

– Вообще-то я могу и подождать. – Голос звучал расслабленно, почти устало. – Содержать твою дочь вовсе не накладно. Ест она мало. Остается только надеяться, что к тому времени, когда ты наконец прекратишь свои попытки одурачить меня, она еще будет жива… и в здравом уме.

– В здравом уме? – с нескрываемой тревогой спросила Мерседес. – Что вы имеете в виду?

Он проигнорировал ее вопрос.

– Когда найдешь деньги – все деньги – поместишь в «Нью-Йорк Таймс» частное объявление. В этом объявлении должно говориться: «Куплю замок в Испании. За любую цену». И номер твоего телефона. Поняла?

– Прошу вас, не вешайте трубку! Скажите, как она? Как она себя чувству…

– Все. Больше я ничего не скажу, пока не увижу объявление.

Линия разъединилась.

– Хоакин! – сдавленно проговорила Мерседес. – Вы в постели?

– Да. Сейчас приду.

– Не надо. Оставайтесь у себя. Я сама иду к вам. Ее лицо было бледным и напряженным, глаза припухли. Она пришла одна.

– Вы очень хорошо провели разговор, – сказал полковник. – Просто замечательно.

С мольбой в глазах она посмотрела на него.

– Вы так думаете?

– Магнитофонной записью ему удалось несколько выбить вас из колеи, а в остальном вы держались почти идеально.

– Но он не собирается идти ни на какие переговоры, Хоакин. Он требует всю сумму.

– Верно, он хочет получить много. И все же он станет торговаться, – заверил ее полковник, хотя сам этой уверенности вовсе не чувствовал.

– Как мы можем с ним о чем-то договориться? Он ведь ненормальный. Да, кроме того, он больше не позвонит, пока не увидит наше объявление!

– Мы сделаем так, чтобы он позвонил. Выждем недельку, а потом…

– Недельку? – Мерседес просто задохнулась.

– Да, – кивнул де Кордоба. – Недельку. Дадим ему немного остыть. А потом поместим объявление. Оно будет выглядеть примерно так: «Куплю замок в Испании. Полную стоимость не обещаю, но заплачу сколько смогу. Пожалуйста, позвоните».

От волнения она изо всех сил сжала пальцы.

– А что, если это его не удовлетворит?

– Удовлетворит. Он обязательно позвонит и станет снова оскорблять вас и сыпать угрозами. Вот тогда-то он и назовет более реальную цифру. Скажем, один миллион долларов. После этого все пойдет гораздо легче. Мы можем рассчитывать, что окончательная сумма будет где-то в районе полумиллиона долларов. Что составит, – сдержанно добавил полковник, – один из самых больших выкупов, которые когда-либо были выплачены за похищенных детей.

Она бросила на него тревожный взгляд.

– Но мне показалось, что он… что он не намерен идти ни на какие уступки.

Де Кордоба чувствовал, насколько Мерседес сейчас зависела от него, насколько она доверяла ему.

– Весь вопрос в том, – мягко сказал он, – какую сумму они надеются получить. В наши дни размеры выкупов обычно колеблются от двухсот пятидесяти до пятисот тысяч долларов. И им это прекрасно известно. А десять миллионов – это, если можно так выразиться, стартовая цена. Я вам уже говорил об этом в нашей первой беседе. Помните?

– Помню.

– И, ради благополучия Иден, очень важно, чтобы ваши слова звучали правдоподобно. Они должны поверить, что у вас действительно нет больше денег.

Она кивнула.

– Он по-прежнему ни словом не упомянул о ее ломке. Что все это значит?

– Вероятно, он просто не заметил, как она перенесла абстинентный синдром.

– Неужели он мог быть настолько слепым?

– Очевидно, ей удалось скрыть это от него.

Де Кордоба увидел, что глаза Мерседес влажно заблестели. Она прикрыла их дрожащей рукой, чтобы он не заметил ее душевного волнения, но было поздно: слезы уже хлынули и потекли по щекам.

– Полноте, Мерседес… Прошу вас, не надо… – Полковник нежно коснулся ее руки, затем, поскольку она не противилась, бережно притянул ее к себе. Он не похлопывал ее по плечу и не гладил по голове. Он просто ласково обнял ее, чувствуя, как трепетно забилось его сердце от ее близости, от тепла ее тела. А Мерседес тихо плакала, уткнувшись лицом ему в грудь, и он слышал лишь ее приглушенные всхлипы. – Тот голос, записанный на пленку… – мягко проговорил де Кордоба.

– По всей вероятности, это подделка.

– Нет, это был голос Иден, – возразила она. – И звучавшая в нем боль была подлинной.

Он тоже так считал, но, стараясь утешить ее, отрицательно покачал головой.

– Это вполне могло быть как-нибудь подстроено – Он опять попытался придать своим словам максимум уверенности. И это не составило ему большого труда. Держа ее в своих объятиях, чувствуя, как его щеки касается душистое облако ее черных волос, полковник ощущал себя школьником, по телу которого разливается сладостная истома от близости женщины. «Шестидесятитрехлетний школьник, – добродушно усмехнулся он над собой. – Ты что, старый дурак, влюбился? А ну-ка собери свою волю в кулак! Возьми себя в руки!»

– Это я виновата, – услышал он шепот Мерседес.

– Я одна во всем виновата.

– Ну что вы, вовсе нет.

– Увы, это так… Это так.

Он выпустил ее из своих рук и протянул ей носовой платок.

– Это же нелогично, Мерседес. Вы не должны винить себя за то, что Иден похитили, равно как и за то, что она пристрастилась к наркотикам.

– Вы меня не знаете, – срывающимся голосом произнесла Мерседес. Она вытерла глаза. Ее лицо выглядело осунувшимся. Она словно в одночасье постарела. – Вы совершенно ничего не знаете о моей жизни.

– Естественно, – в полном замешательстве пробормотал де Кордоба, – у каждого из нас есть свои темные стороны…

– Но не каждый из нас столь грешен. Несмотря на ее крайне взволнованное состояние, он едва удержался, чтобы не улыбнуться.

– Я просто не могу поверить, что на такой женщине, как вы, лежит грех, Мерседес.

– К сожалению, это так, – печально произнесла она, теребя в руках носовой платок. – Я прожила непростую жизнь… Наверное, теперь пришло время расплачиваться за свои грехи. Что ж, пусть будет так. Ужасно только, что вместо меня вынуждена страдать Иден.

Его вдруг осенила неожиданная догадка.

– Вы хотите сказать, что этот человек знаком с вами лично? Что он каким-то образом связан с вами?

– Не знаю. Ума не приложу. Однако все возможно.

– Он заявил, что ему известно, каким образом вы сколотили свой капитал. Что он под этим… подразумевал?

В какое-то мгновение полковнику показалось, что Мерседес собирается поведать ему свою историю, но она лишь задумчиво покачала головой и тихо проговорила:

– Не сейчас.

– Я умею хранить тайны, Мерседес. Если вы от меня что-то скрываете, что-то, что может повредить Иден, вам лучше сейчас же признаться.

– На Иден это никак не может отразиться. И я обязательно все вам расскажу. Только не сегодня. Как-нибудь потом. А пока с меня довольно переживаний. Я иду спать, Хоакин.

Де Кордоба неохотно кивнул. Ее отмеченное печатью усталости и покрасневшее от слез лицо показалось ему как никогда очаровательным. Он старался не замечать ни проступивших вдруг на этом милом лице морщин, ни безысходной тоски в ее глазах. Напротив, он чувствовал огромную признательность за то, что она разрешила ему обнять себя, увидеть ее слезы. Словно ему было позволено присутствовать при сотворении чуда или прикоснуться к сказочному единорогу.[3]

– Спокойной ночи, – сказал полковник, наклоняя голову, чтобы поцеловать ее в щеку, но, должно быть, в этот момент она неожиданно повернулась к нему, и он почувствовал на своих устах ее нежные, влажные губы. Его сердце затрепетало, наполняя все тело щемящей, сладостной истомой. Затем Мерседес отпрянула и поспешно вышла из комнаты.

Было ли это случайностью? Или она намеренно поцеловала его? Его губы все еще хранили воспоминание об этом волшебном поцелуе.

Де Кордоба побрел обратно в кровать, строго-настрого запретив себе даже думать о ней. Не о чем здесь было думать. И точка. Вот только его непокорная плоть отказывалась повиноваться рассудку. Вокруг витал манящий запах ее духов, который словно окутывал его невидимой сетью, парализовывал его волю.

Полковник включил магнитофон и снова стал вслушиваться в записанные на пленке голоса.

«Что же ты за женщина такая?!»

«Я знаю о тебе больше, чем ты можешь вообразить».

«Не прикидывайся нищей, сука».

Как и прежде, в голосе этого человека звучала неприкрытая ненависть. И, как и прежде, в его словах было слишком много личного. Де Кордоба вновь ощутил, как у него засосало под ложечкой. Если все происходящее представляло собой лишь акт мести и делалось не ради денег, а для того чтобы заставить Мерседес страдать, то тогда весь его опыт и все его знания здесь абсолютно бессильны.

Хуже того, своим вмешательством он может только навредить.

Плеснув себе в бокал немного виски, полковник сделал несколько маленьких глотков. Мерседес скрывала от него что-то очень важное. Он все больше убеждался в этом. Наверное, пришло время поставить вопрос ребром, потребовать от нее поделиться с ним своими подозрениями, рассказать все начистоту. И тогда, если он почувствует, что это ему не по зубам, благоразумнее всего будет с честью отступить и заняться каким-нибудь другим делом.

Он поболтал в бокале виски, вспоминая, как сжимал в объятиях ее тело, какими теплыми и нежными были ее губы «Шестьдесят три, – подумалось вдруг ему, – это, в конце концов, не так уж много. Она моложе меня всего на несколько лет».

Эти мысли вызвали у него кривую усмешку. Ну и глупец же он, что позволяет дурацким фантазиям нарушить покой его безмятежной холостяцкой жизни! Но еще он понял, что не сможет покинуть ее сейчас, когда она так нуждалась в нем.

Он повернулся на бок и уже сквозь сон снова услышал ее голос. Но не каждый из нас столь грешен.

Тусон

В полумиле от дома в горячем воздухе пустыни поднималось облако пыли. Джоул вышел на крыльцо и, прикрыв от солнца ладонью глаза, стал всматриваться вдаль. По грунтовой дороге ехала машина.

Облако пыли подползало все ближе и ближе.

Джоул был без рубашки, одетый только в выцветшие джинсы и кроссовки. Он подумал было достать винтовку, но потом отбросил эту идею. Нужно просто сохранять спокойствие.

Наконец он разглядел автомобиль, кремовый «кадиллак-эльдорадо», и почувствовал, как в нем закипает злость. Непрошенным гостем оказался Хэттерсли, владелец сети закусочных.

Громадный лимузин остановился возле дома, и из него вывалился седеющий, высокорослый, с наметившимся брюшком мужчина – Кит Хэттерсли собственной персоной. На нем были брюки в рубчик, дорогие туфли и хлопчатобумажная рубашка с перламутровыми пуговицами. Вместе с ним приехала какая-то блондинка, выглядевшая гораздо моложе Хэттерсли, которому уже перевалило за пятьдесят. Ее пышная грудь едва не вываливалась из открытого декольте блузки, ляжки туго обтянуты голубыми джинсами. На ней тоже были дорогие туфли.

Хэттерсли взял с заднего сиденья широкополую шляпу, надел ее и расплылся в обаятельной улыбке.

– Привет, Джоул-малыш! Ну и пекло!

– Да, жарко.

– Вижу, ты одет по погоде. Демонстрируешь мускулатуру, а? – Он повел блондинку к дому, фамильярно положив ей руку на попку. – Это моя подружка Лила. Лила, познакомься с Джоулом Ленноксом. Он один из талантливейших молодых художников, которых мы поставили на ноги.

Возможно, Хэттерсли хотел польстить Джоулу, но его слова прозвучали так, словно он хвастался перед подружкой своим собственным творением. Блондинка одарила Леннокса обворожительной улыбкой, обратив к нему свое цветущее лицо с большим, пухлым ртом. На золотой пластинке, висевшей у нее на шее, было выгравировано ее имя. Джоул молча пожал протянутую руку.

– Вот, решили заехать, чтобы взглянуть, как идет работа, – весело тараторил Хэттерсли.

Тщательно подбирая слова, Джоул проговорил:

– У меня есть правило: показывать свои работы только после того, как они закончены. Вы же сами это знаете.

Владелец закусочных передернул плечами.

– Разумеется… когда это касается широкой публики… Но я-то твой, так сказать, покровитель. Надеюсь, это дает мне некоторые привилегии…

Он явно приехал сюда со своей любовницей, чтобы немного покрасоваться, выставить себя в роли этакого благородного мецената.

– Работа еще не готова, – не глядя на гостей, сухо произнес Джоул.

Хэттерсли посмотрел на блондинку, затем на Леннокса.

– Да ладно тебе, Джоул-малыш! – Он все еще продолжал улыбаться. – Ты что, хочешь сказать, что я не смогу и одним глазком взглянуть на эту работу, пока не заплачу тебе за нее?

– Я показывал вам эскизы, мистер Хэттерсли.

– Это верно, но эскизы – это одно, а изображение в камне – совсем другое, Джоул. Я хочу собственными глазами видеть, как идет работа. Где она, за домом в сарае?

Джоул продолжал неподвижно стоять.

– Кит, зайчик мой, – манерно растягивая слова, детским голосом залепетала блондинка, – может быть, нам лучше приехать сюда, когда мистер Леннокс будет готов показать свое произведение?

– Через пару недель строители должны будут устанавливать плиту в стену. Я хочу взглянуть на нее.

– Не думаю, что это хорошая идея, – упорствовал Джоул.

– Ну, уж это смотря для кого. За этот кусок камня я плачу тебе пять «штук»! – взревел Хэттерсли. – Две «штуки» аванса ты уже получил, малыш. Мне кажется, это дает мне право посмотреть, что ты там для меня ваяешь. И будь я проклят, если это не так! А что, вдруг мне не понравится твоя работа?

– Если она вам не понравится, мистер Хэттерсли, можете ее не покупать, – сквозь зубы проговорил Джоул.

– Чушь! – рявкнул Хэттерсли. Он уже больше не улыбался. – Не будь задницей, парень. Я хочу видеть камень. Немедленно! Ты меня слышишь?

– Да, я вас слышу.

– Отлично, тогда пошли!

Ленноксу захотелось ударить этого человека. Изо всей силы. Кулаком по роже. Сбить его с ног. Захотелось увидеть брызнувшую из мясистого носа кровь…

Лила все еще простодушно улыбалась – то ли не чувствуя напряжения происходящей сцены, то ли получая от нее удовольствие. Ее глаза беззаботно шарили по его обнаженному торсу, то и дело останавливаясь на страшных шрамах.

Джоул заставил себя выбросить из головы свои дикие мысли. Нельзя было терять над собой контроль из-за таких пустяков.

«Покажи им плиту, и пусть проваливают», – говорил ему внутренний голос.

– Это в сарае, – угрюмо буркнул он, направляясь в обход дома.

Одержав победу, Хэттерсли вновь расплылся в улыбке. Шлепнув подружку по попке, он пошел вслед за Джоулом, по дороге объясняя:

– Он сам разработал проект этого дома и своими собственными руками построил его. Ничего работенка, да?

– Неужели вы сами все построили? – воскликнула блондинка, обращаясь к Ленноксу. Тот кивнул. Широко открытыми глазами она обвела элегантные резные украшения деревянной отделки дома. – И все плотницкие работы? Все-все?

– Угу, – пробормотал он, ускоряя шаг.

В прохладной тени сарая Джоул сдернул с плиты покрывавший ее брезент и отступил назад. Хэттерсли и Лила принялись с интересом разглядывать изображение. Наступила тишина.

– Да-а, – протянул наконец владелец закусочных. – Ну и ну!

– Похоже, Кит, ты можешь не беспокоиться о своих пяти тысячах, – высказала мнение его пассия.

– Кажется, ты права. – В его глазах загорелись алчные огоньки. – Это великолепно!

– Да, – согласилась она, – просто великолепно.

– Эта плита будет вмонтирована в стену прямо возле главного камина. – Пухлая ручища Хэттерсли стала чертить в воздухе эскиз его строящегося дома. – Рядом с ним расположено узкое окно, чтобы как можно эффектнее выделить линии барельефа. А зимой, когда в камине будет гореть огонь, можно будет сидеть и наблюдать, как играют на нем отсветы пламени. Это будет потрясающе. Просто потрясающе.

Однако блондинка не слушала его. Отвернувшись от каменной плиты, она в упор уставилась на Джоула. В ее взгляде было что-то беззастенчиво-наглое и в то же время что-то волнующее. Ее глаза скользнули по его хищному, усатому лицу и остановились на сложенных на груди мускулистых, с вздувшимися венами, руках. Она оценила ширину его плеч и тонкую талию, обезображенную рубцами шрамов. Задержалась на ширинке. Окинула взором длинные, стройные ноги в выцветших джинсах. Затем наградила его очаровательной улыбкой, обнажив розовые десны и два ряда белоснежных зубов.

Леннокс никак не отреагировал на ее знаки внимания и лишь удивился тому, что аризонским летом ей удалось сохранить такую бледную кожу. Должно быть, она все дни проводит в помещении.

– Ты только посмотри на все это! – восклицал Хэттерсли, обводя рукой стоящие вокруг работы. – У этого малого талант, настоящий талант! Сдается мне, я один из твоих лучших клиентов, верно, Джоул?

– Вы приобрели у меня много работ, – спокойным голосом признал Леннокс.

– Чтоб я сдох, если это не так! И к тому же я заплатил за них хорошие «бабки». – Он прищелкнул языком, затем взял Лилу за руку и повел ее по сараю, жадными глазами пожирая изделия из камня. – Взгляни, какая обнаженная фигура! А эта конская голова! Изумительно! Продаешь?

– Нет.

– Хоть убей – не понимаю, почему ты не открываешь в городе своей галереи, малыш. Ты мог бы сделать хорошие деньги. Только рубашку не забудь надеть.

– Пожалуй, без рубашки его дела пойдут еще лучше, – пробормотала себе под нос блондинка.

– А вон там, что это? Какое-то сказочное животное? Что-нибудь из индейского эпоса?

Джоул кивнул.

– Продается?

– Нет.

– Вот черт! Уж больно мне нравится эта вещица. Я тебе за нее кучу денег отвалю.

– Это не продается, – сцепив зубы, снова повторил Джоул.

Блондинка потянула Хэттерсли за руку.

– Может быть, мистер Леннокс не хочет, чтобы мы шатались по его студии, Кит. Ты ведь увидел работу, которую он делает для тебя. Давай не будем злоупотреблять его гостеприимством.

– Мы что, злоупотребляем твоим гостеприимством? – спросил он Леннокса. – Хотя, пожалуй, да. – Хэттерсли повернулся к своей подружке. – Взгляни-ка на его лицо. Ему просто не терпится, чтобы мы поскорей убрались. Когда он начинает так свирепо сверкать глазами, его можно запросто испугаться, правда?

– Да уж, – согласилась Лила, глядя на Леннокса. – У него жестокое лицо. Интересно, а характер у него тоже жестокий?

– Характер? – Хэттерсли хихикнул. – Ты лучше спроси дядюшку Хо,[4] какой у него характер.

– Вы получили эти ранения во Вьетнаме? – обратилась она к Джоулу.

– Да перед тобой настоящий герой! – не унимался Хэттерсли. – Собственноручно убил – сколько там? – больше двух десятков косоглазых. Я правильно говорю?

– Значит, это боевые раны… – Лила протянула руку и осторожно дотронулась до звездообразного шрама, видневшегося у Леннокса прямо под ребрами. Он вздрогнул всем телом, как пугливый конь. – Вам, наверное, было очень больно.

– Вернулся домой – вся грудь в медалях! – продолжал Хэттерсли. – Америка должна была встретить его как героя, а вместо этого сопливые пацаны плевали ему вслед. Верно ведь, Джоул-малыш?

Леннокс почувствовал, как застучала кровь в висках, перед глазами поплыли красные круги. Они должны уйти, сию же минуту, пока он не взорвался. Стараясь сдержать дрожь в руках, он снова накрыл барельеф брезентом, затем молча распахнул перед ними дверь.

Проходя мимо него, блондинка, якобы невзначай, задела Джоула. Он не сомневался, что она сделала это нарочно, и, почувствовав, как прижалась к его руке мягкая грудь, снова непроизвольно вздрогнул.

Закрыв сарай, он вместе с ними направился к «кадиллаку».

– Как я понимаю, о том, чтобы пропустить по стаканчику, не может быть и речи, – проговорил Хэттерсли, пытаясь все свести к шутке.

– Как-нибудь в другой раз, когда я не буду занят, – сдавленным голосом ответил Леннокс.

Блондинка обвела взглядом возвышающиеся вдалеке скалистые горы, кактусы, приземистый дом.

– Вы живете в очень красивом месте, мистер Леннокс, – сказала она. – И дом у вас очень красивый. И еще у вас замечательный талант.

Не произнося ни слова, он поднял на нее глаза.

– Поехали, дорогая! – позвал Хэттерсли. Он сел за руль и завел двигатель.

Лила все медлила, не сводя с Джоула своих голубых глаз.

– Я бы хотела вернуться сюда, – пролепетала она детским голоском. – Когда у вас будет лучшее настроение. Вы не против?

Он отвернулся, продолжая хранить молчание.

– Вы мне кажетесь очень необычным человеком. – Ее глаза скользнули по его обнаженному торсу. Было видно, как у нее расширились зрачки, потом снова сузились. – А вот Кит – самый что ни на есть заурядный. Ему просто хочется быть оригинальным. Но он вас очень любит. Не сердитесь на него. – Лила протянула Джоулу руку. Он даже не потрудился пожать ее. Ничуть не обидевшись, она как ни в чем не бывало направилась к «кадиллаку».

Подняв облако пыли, Хэттерсли развернулся и, бешено сигналя, с ревом умчался прочь. Джоул лишь заметил лицо блондинки, уставившейся на него через заднее стекло автомобиля.

Облако пыли стало медленно подниматься вверх. Он вернулся в дом, рассеянным взглядом обвел скромную обстановку комнаты. Его трясло. В нем кипела ярость. Она выворачивала наизнанку все его существо.

Джоул почувствовал, как у него к горлу подкатил ком. Ему стало трудно дышать. Так нередко случается от жары. Но не от сухого раскаленного воздуха Аризоны, а от влажного, зловонного азиатского зноя. Вы задыхаетесь в этом зное, словно вас засасывает гнилое болото.

Что-то прожужжало у него перед ухом, должно быть, муха. Он непроизвольно пригнулся и весь сжался, словно уклоняясь от пули.

Джоул стиснул зубы, с шипением втягивая в себя через нос удушливый воздух. По его груди, ребрам, спине ручьями лился пот.

Пора кормить девчонку.

Он сделал над собой усилие, чтобы взять себя в руки.

Она так крепко спала, что даже не шевельнулась, когда он открыл дверь. Джоул поставил на пол поднос и посмотрел на Иден. Она лежала на спине, голова повернута набок, лицом к стене. Спящая, она была похожа на маленькую девочку.

Склонив голову, Джоул принялся разглядывать ее. Она явно каким-то образом помылась, так как воняло от нее уже гораздо меньше. На ней были надеты только трусики и футболка. Голые ноги болезненно-бледные и тонкие как спички. Казалось, эта девушка лишена плоти. Раскинутые в стороны руки соединяла пропущенная через раму у изголовья кровати цепь.

«Интересно, кто из нас более несчастный узник?» – криво усмехнулся Джоул.

Его взгляд упал на ее ляжки. Он в недоумении нахмурился, затем наклонился поближе.

Иден заворочалась и открыла заспанные глаза. Джоул ткнул пальцем в худосочную ляжку.

– Что это, черт побери? – прорычал он. Девушка поспешно отвернулась и, схватив простыню, натянула ее на себя. Джоул вцепился в край простыни и грубо дернул. Дешевая хлопчатобумажная ткань с треском разорвалась на две половинки. Прижавшись к стене, Иден подобрала колени к груди и изо всех сил стиснула их руками. Джоул бросился на нее. Какое-то время они отчаянно боролись. Но она была слишком слаба, чтобы оказать ему сопротивление. Он легко справился с ней и, придавив к кровати, снова грозно спросил:

– Что это, черт побери?

Удерживая ее одной рукой, другой он провел по бесчисленным крохотным шрамам на лодыжках, под коленками, на бедрах… И до него дошло.

– Следы от уколов, – прошептал Джоул. – Так ты ширяла себе героин? Отвечай!

Иден молчала. Как только он отпустил ее, она тут же схватила рваную простыню и снова натянула ее на себя.

Совершенно ошеломленный, Джоул выпрямился.

– Значит, это была вовсе не болезнь, – проговорил он. – Просто ты наркоманка.

– Нет…

– Да! У тебя была ломка. Вот почему ты так загибалась.

Она затрясла головой, но в ее огромных зеленых глазищах ясно угадывались ощущение вины и страх.

– Почему, мать твою, ты скрыла это от меня? – сам того не желая, заорал он. – Сука! Ах ты сука! – Открытой ладонью он ударил ее по лицу. Голова Иден откинулась набок. У нее на губах показалась полоска крови. – Я ведь думал, ты умирала!

– Я и сейчас умираю!

– Чушь! – продолжал вопить Джоул. – От ломки не умирают.

– Да что тебе об этом известно? – завизжала она, в ее глазах заблестели слезы. – Мне нужен врач! Мне нужна помощь!

Он протянул руку и попытался схватить ее за ляжку. Она снова сжалась в комок. Наклонившись, он уставился на ее усеянные следами от уколов ноги, потрогал пальцем вспухшие рубцы.

– И давно ты ширяешься? Лет пять?

– Год, – стиснув зубы, пробормотала Иден, стараясь прикрыться своими маленькими ладошками.

– Лжешь! – Она дернулась, словно ожидая очередного удара. – Как, черт тебя побери, ты могла сделать такое с собой всего за один год? Колола себе по десять иголок за раз? Наркоманка, мать твою!

– Оставь меня, – взвизгнула она, зажав руки между ног и уворачиваясь от него. – Не прикасайся ко мне!

Джоул сразу понял этот ее жест.

– Ты что, думаешь, я собираюсь тебя изнасиловать? Думаешь, у меня на тебя поднимется? – возмутился он. Голос его задрожал. – Да ты же омерзительна. Ты только посмотри на себя. Засушенный лягушонок!

И тут Иден взорвалась. Подавшись вперед, она с таким остервенением принялась поносить его, что Джоул даже опешил.

– Кто ты такой, сволочь, чтобы оскорблять меня?! – завопила она. – Ты же больной! Псих! У тебя крыша поехала! Если бы ты был нормальным, ты бы никогда этого не сделал!

– Заглохни!

– Да пошел ты в жопу! – Сейчас она была похожа на маленького разъяренного зверька с горящими глазами и оскаленными зубами. – Ты сумасшедший! Как же ты сам-то не видишь, что у тебя с мозгами не все в порядке? Ты ведь чокнутый!

Он попытался схватить ее, но Иден намертво вцепилась ногтями в ткань надетого на нем капюшона, норовя выцарапать ему глаза. Послышался треск рвущейся материи. А в следующую секунду капюшон уже был у нее в руках, и она оказалась лицом к лицу со своим тюремщиком.

Ее взору предстали ястребиный нос, темные усы, худые щеки. Темные вьющиеся волосы. Пронзительный взгляд сверкающих черных глаз.

Она словно перенеслась в прошлое, в тот день в каньоне Лорель. Это был человек, который стащил ее с коня.

– О Боже! – отпрянув, в ужасе прошептала она. – Ты!

Его лицо исказила гримаса бешеной злобы. Схватив Иден за волосы, он рывком повернул ее лицом к стене. Она изо всех сил вцепилась в железную раму кровати, а он навалился на нее, стараясь прижать ее лицо к подушке. Она слышала его тяжелое дыхание, чувствовала его запах, мужской, едкий. И вдруг Иден отчетливо поняла, что находится всего в нескольких дюймах от смерти.

– Богом клянусь, я сделала это не нарочно, – в отчаянии проговорила она. – Кто бы ты ни был, я никому не скажу!

Джоул продолжал давить на нее. Это длилось, казалось, вечность. Потом он неожиданно отпустил ее и встал.

– Я никому не скажу, – повторила Иден, не оборачиваясь и не смея открыть глаза. – Клянусь тебе, никто не узнает, что я видела твое лицо! Я никому никогда не расскажу этого!

У нее за спиной с грохотом захлопнулась дверь.