"Н.Ляшко "Стремена" (Повесть)" - читать интересную книгу автора

На лице скакуна вызов и боль. Из-под копны волос сверкание, а из уст
крик: он дотянется, нет силы, которая смяла бы его, а у него нет силы
уйти от мук познавшего новое, величественное и распятого на убогих по-
лях, дорогах, перелесках и избах.

III.

В толпе детских глаз другое полотно. Оно похоже на предвесенний пей-
заж. На нем даже как-будто висит паутина лени и восторга:
- Как хорошо...
Широкая поляна в синем осевшем снегу. Две проталинки, сугроб, два
крыла перелесков и лес. На всем тишина и ожидание вечера.
Но стоит вглядеться, и проталинки оживут, втянут глядящего в свою
глубину, и он проведет по лбу рукою: "Ведь, это глаза". Не успеет осмыс-
лить этого, как перелески станут бровями, большой сугроб - носом, канав-
ка с пойманными тенями - стиснутым мукой ртом. Кинется глазами назад, к
проталинкам, и увидит: вокруг поляны не лес, - волосы, дорога в него -
пробор, а на проборе, обнявшись, пляшут черти, ангелы, херувимы, тринад-
цатое число на соломенных ногах, окостыленная колода карт, попы, ученые
во фраках, евангелие, "Мировые загадки", "Женщина и социализм".
Все вместе, хороводом. А на опушке, у края пробора, сидят дети и суч-
коватыми палками бьют по лбу. Место, по которому ударяют, сине, кровя-
нится. На сучках горят капельки.
Такой увидел Пимен Моренец свою жену - Фелицату Аркадьевну. Такой и
нарисовал. Фелицатой Аркадьевной ее зовут незнакомые да на службе в од-
ной из веточек музейного главка. Здесь же, на третьем этаже, она просто
Феля, Фе, а то и глупая Эф.
Маленькая, зоркоглазая, живая. В ней все переплелось: и социализм, и
нечистая и светлая сила, и 13 число, и карты, и наука. Оттого, кажется,
и юркая она: в развалку не обойти таких дебрей.
Красноармейцы, учащиеся не раз видели ее. Это она водила их по комна-
там галлерей и голосом, движениями рук оживляла скучающие на полотнах
леса, вечные, осенние и летние покои. Испытующе заглядывала в лица, гла-
за: "Понимают ли?". Ловила искорки оживления, радости и прятала их. А
дома, вечером, под взглядом шестидесяти пяти пар глаз, пронизывала этими
искорками письма друзьям, в глухомань.

Это в 1922 году. В Москве уже не было митингов: все слова - самые
волнующие - выветрились, опустели и, как по льду, шуршали жухлыми
листьями. Тех, кто кидал в эту пору слова, знобил их мертвый шорох. В
это время, в переулке Арбата, маленькая женщина, - а у нее в 1921 году
умер сын, перед его смертью, в жажде спасти его, она, беременная, со
слезами пошла под нож-аборт: оттого на портрете дети и бьют ее палками,
- эта женщина находила живые слова о бурлящей жизни и звонила ими в за-
кинутые в глушь сердца.

IV.

В блеске вечера, вокруг пестрых палаток, под ударами ветра бурлят
плечи, спины, платки и узлы. С боков их раздвигают трамваи, автомоби-