"Н.Ляшко. Минучая смерть" - читать интересную книгу автора

- Чего ж он, чорт, всего рубля не положил?
- Женись теперь!
- Это успеется, надо гульнуть!
- В получку, как закатишься с нами, жарко станет!
- Теперь можно.
- Угостишь, а?
Произошло это в пятницу. Вечером старик взял огородную корзину и
озабоченно ушел. Покупки привез он на извозчике, позвал из соседнего двора
вдову, что приглядывала за домом, показал ей купленные бараньи ножки,
судаков, мясо, селедки и до ночи советовался с нею, что и как надо
готовить. Встал он на заре, под осокорь вынес еще один стол, поставил в
кадушку четверти с водкой и по горло залил их холодной водой. Вынул
любимую Варварой скатерть, наносил дров, опять позвал вдову и наказал ей,
чтобы лосле вечернего гудка накрывала стол, выносила стулья, расставляла
закуски и весь день меняла в кадушке воду:
- Люди прямо из пекла придут, хватят холодненькой водчонки и
порадуются...
На пути к заводу он потрепал Федю по пяечу:
- Клепать тебя будут! Конец мыканью, полный котельщик ты! А день-то-за
тебя радуется!
Голос старика дрожал, и Федя не смог выговорить приготовленных с вечера
слов. Сказать он хотел, что клепки не следует устраивать, что весь завод
уже знает, как он, отец, носил мастеру водку с закуской, как выбежал от
него без картуза, что, стало быть, прибавку он, Федя, получил не за
работу, а вот за эту водку, за поклоны, за унижения. И еще кое о
чем-заодно уж-хотелось сказать, но неловко было, стыдно: отец ждал этого
дня, для него это праздник, радость. Зачем мутить?
Федя жил с отцом мирно, без разговоров. Мало в чем соглашался с ним, но
спорить не спорил. И не то, что не мог- или не смел, - нет: мешала
покойная мать. Федю радовало, что отец не сказал о ней ни одного худого
слова, горевал без нее и часто вспоминал ее. Из его воспоминаний мать
вставала теплой, милой.
Федя дорожил этим, все прощал старику и не колебал в нем уверенности,
что он все такой же глупый, послушный мальчишка, каким был и два, и три, и
четыре года тому назад.
Слова старика давно перестали быть для него опорой и наукой. Его
мудрость вызывала досаду и боль, но Федя прятал их и жил про себя.
Застенчиво прислушивался к разговорам молодежи и пожилых, у грамотных брал
книги, вглядывался сквозь них в слободку с ее улицами, пивными и
трактирами, в город, в Россию и как бы возвращался в детство.
В дымку уходили сырой подвал, побегушки, учеба у медника и жестянщика,
побои, брань, издевки их жен и детей. Тускнели годы, когда желаннее всего
был сон, когда мгновеньями не верилось, что это бьют его, что у него были
и школа, и товарищи, и окурки, и рыбнай ловля, и чай под осокорем.
Когда он думал об этой поре, боли не вызывали только неделя отдыха
после смерти медника да время, когда он перешел от жестянщика на завод.
Работа гнула, душила, но рядом была мать, ее заботы, ее дыхание и
удивительный голос:
"И-и-и, Феди-инь, все пройдет-минет. Старайся, скорее котельщиком
станешь, а тогда ты сам себе голова. При нас одолел бы только, а там живи