"Н.Ляшко. Ворово мать" - читать интересную книгу автора

тяжести.
После полудня она охмелела от запаха картофельного цвета, от ветерков,
от пчелиного звона, пожалела, что вишни отошли, насобирала палых яблок на
пирог, зарезала цыпленка, устряпалась и до вечера сидела на крылечке.
При каждом шорохе спешила на огород; на тарахтенье телег выбегала за
ворота и глядела на дорогу, а когда в хлебах по-ночному затрюкали
перепелки и золотом вызернилось небо, затосковала:
"Не придет, зря пичуга билась в окошко".
Но дверь на ночь она не заперла и легла в одежде.
Одолеваемая сном, ушла в заботы о завтрашнем дне, а чуть оторвалась от
них и сомкнула веки, в четырехугольнике двери вдруг вырос Никита с вещами
в руках и спросил:
- Жива, мать?
- Жива, жива! - вскочила Федоровна.
Никита совсем чужой-без усов, без бороды, только глаза родные, но, кабы
не пичугина весть, она не узнала бы их в полутьме. С гудящим сердцем
шагнула к порогу и, касаясь губ, жестких щек, почуяла-это он, сын. С его
теплом на лице и руках заметалась по избе, забормотала:
- Огня бы, да это... Ахти мне, керосину-то нету у нас.
Лучиной вот разве...
- Не надо, мать. У меня есть. Только это... завесь окна, а то, знаешь,
увидят...
От этих слов в грудь Федоровны вполз холодок. Она завесила окна и
замерла. Никита закрыл дверь, повозился у порога в вещах, поставил
зажженную свечу в накапанную на стол слюдку стеарина и глянул на мать:
- Все такая же? Не-эт, сдала, крепче поседела. Не суетись, сиди. Плохо,
знать, было?
- Мне? Мне ладно. Покормить тебя надо, - певуче отозвалась она и
мотнулась к печке. - Наготовила я, знала, что будешь...
Никита испуганно выпрямился и шагнул к ней:
- Как знала? Кто сказал?
Его глаза и голос ужаснули Федоровну.
- Птичка, птичка весть подала, - торопливо успокоила она его.
- Какая птичка? Ты толком говори.
- Да птичка. В окошко, под утро нынче стучала...
Никита вспомнил деревенскую примету, сел на скамью, заиграл носком
пыльного сапога, а когда мать подала пирог и жареное, оживился:
- О-о, ай да мать! Целая буржуйка! Фу ты... Вот так чудеса! Впору
памятник твоей птичке ставить.
Федоровне было зябко: окна завешены, у двери корзина, чемодан, узел.
Что в них? Откуда? Ее беспокойство передалось Никите.
- Да, мать, дела, - туманно сказал он, отодвигая чашки. - Не говори
никому, что явился. Дремлется, не спал я долго.
Он взял с чемодана узел и ушел на сарай, а она осталась с тлевшим под
сердцем угольком-не будет желанного, с болью приподняла с пустой половины
стола скатерть, накрыла ею посуду от мух, покрестилась:
"Спаси меня, окаянную", - и фукнула на свечу.
Был ли у нее в эту ночь сон, она не смогла бы сказать.
Первые лучи солнца застали ее на ногах. Она закрыла печку, поставила
самовар, сжала одной рукой локоть, другой, тремя пальцами уперлась в