"Леонид Ляшенко. Александр II, или История трех одиночеств (Серия "Жизнь замечательных людей")" - читать интересную книгу автора

удовлетворяются они, естественно, единственно возможным образом: за счет
крепостных. Барская запашка расширяется, пожирая крестьянские наделы;
барщина увеличивается, пожирая крестьянское рабочее время. Мало того,
помещики все в большей степени заставляют крепостных продавать часть своего,
крестьянского урожая в пользу барина, настойчиво вводя денежный оброк наряду
с натуральным.
Я думаю, что эффект бумеранга, производимый такой хозяйственной
политикой, ясен читателю без дальнейших пространных рассуждений: увеличивая
эксплуатацию крестьян сверх разумного предела, помещик подрывал крестьянское
хозяйство, а заодно, неизбежно, и свое собственное. Но столь же ясен должен
быть и другой вывод, столь же роковой для крепостной системы: соблюдая
"разумный предел", в ее рамках невозможно было увеличить производительность
своего хозяйства, придать ему товарный характер, добиться повышения
прибыли...
Получался, таким образом, заколдованный круг. Заявленный выше
марксистский тезис выглядит как будто совершенно справедливо - крепостное
право действительно превращалось в препятствие на пути нормального развития
хозяйства. Оно становится все более невыгодным - и прежде всего для самих
помещиков. Остается только объяснить, почему основная масса помещиков так
отчаянно, до последнего цеплялась за это невыгодное, застойное крепостное
хозяйство, а после крестьянской реформы так горько оплакивало его
крушение...
Ответ на этот вопрос лежит, очевидно, в области психологии, которая в
марксистской историографии всегда играла роль падчерицы, причем крепко
нелюбимой. Между тем общим местом в ней является то очевидное положение, что
и отдельные люди, и целые социальные группы и слои сплошь и рядом привычное
и удобное (а второе, как правило, сливается с первым) решительно
предпочитают разумному, выгодному, прогрессивному. В наших же широтах это
положение справедливо, может быть, особенно... Для помещиков крепостное
хозяйство было не просто привычным: оно на протяжении веков пронизывало их
сознание, определяло их мировоззрение и бытовые привычки. Пристрастие к
примитивной, не требующей особых умственных (а в XVIII - первой половине XIX
века, пожалуй, и физических) усилий, хозяйственной системе вошло в их плоть
и кровь. Конечно, она порождала все больше проблем, но жить с этими
проблемами для подавляющего большинства помещиков было проще, чем решать
их...
Тем более - что нужно иметь в виду - многим казалось: и проблем-то
особых нет. Да, поприжали "мужичка", выжимая из него сверх возможного,
закрепив планку его эксплуатации на новой высоте. Ну, что же, придется ему,
лежебоке, потрудиться... При полной и безоговорочной поддержке со стороны
хорошо организованной власти помещики чувствовали себя в безопасности.
Черные для них годы пугачевщины все больше воспринимались как призрак
прошлого, как страшное предание. О будущем же по обычной русской беспечности
большинство помещиков не задумывалось - на жизнь хватало - и слава богу!
А на жизнь, судя по всему, хватало. Даровая рабочая сила продолжала
кормить и в изменившихся условиях. И не только кормить... М. Е.
Салтыков-Щедрин на склоне лет, в 1880-х годах, вспоминая предреформенные
времена, дал выразительную картину "пошехонского раздолья", возможного,
наверное, только в эту эпоху. Не очень надежного, с постоянной головной
болью о завтрашнем дне - и все-таки раздолья, относительно обеспеченной,