"Макс Мах. Твари Господни" - читать интересную книгу автора

сердце от непривычной тяжести. Однако, после очередного возвращения из
тамбура, куда они с Борисом выходили покурить "на сквознячок", они застали
женщин уже в постелях. Свет был выключен, светились только синие ночные
лампочки в изголовьях полок. Намек был, что называется, понятен без
пояснений: пора спать. Они переглянулись, Борис пожал плечами, как бы
показывая, что делать нечего, и, быстро допив оставшуюся в бутылке водку -
там как раз и оставалось по четверти стакана на человека - стали
устраиваться на ночь.
Кайданов встал на полку подполковника и, придерживая себя локтями,
упертыми в верхнюю, стал застилать постель. Это и вообще-то - в
раскачивающемся на ходу поезде - мероприятие непростое, но в данном случае
процесс осложнялся еще и очевидным нарушением координации. Выпил-то Герман
много, да и не закусывал почти. "На нерве" и за компанию пилось легко,
однако сейчас, балансируя на ходившей ходуном полке, чувствовал он себя не
очень уверенно, думая только об одном, как бы побыстрее застелить эту
чертову постель и, забравшись в нее, наконец уснуть. Все-таки - с горем
пополам - он с этой задачей справился, не упав и ничего себе не разбив, что
уже являлось немалым достижением, и исполнил в конце концов свое "заветное"
желание: растянулся на покачивающейся в такт движению поезда полке и натянул
на себя пахнущее какой-то химией казенное одеяло.
Внизу еще возился устраивающийся на ночь Борис, но Герман на это
внимания не обращал, неожиданным образом отрешившись, отъединившись от
окружающего его мира, и оказавшись, вероятно, впервые за те считанные часы,
что прошли со встречи на улице Тургенева, наедине с самим собой. Как ни
странно, он не заснул сразу, как случалось обычно в сильном подпитии. Однако
и бодрствованием, в полном смысле этого слова, состояние Кайданова назвать
сейчас было нельзя. Голова стала "легкая", необязательные мысли вяло
ворочались в ней, не в силах привлечь его рассеянного внимания, и жесткая
вагонная полка медленно кружилась - под ним и вместе с ним - или это
кружился над Германом смутно различимый в размытом, как гуашь, мраке потолок
купе? Кайданов лежал, убаюканный ритмом движения, фальшивым теплом, гулявшим
в крови, и усталостью, которая, впрочем, не гнула, но властно прижимала его
тело к жесткой полке. Лежал и смотрел прямо перед собой, зависнув в зыбком
нигде между явью и сном.
В этом состоянии, может быть, даже легче, чем во сне, могли происходить
и происходили совершенно невероятные вещи. И вот уже смутно различимый
потолок, по которому гуляли невнятные блики неведомых огней, стремительно и
плавно превратился в бездонное и бескрайнее звездное небо. Он как-то сразу,
но не резко, раздвинулся, охватив все пространство вокруг Кайданова,
исполнился глубокой бархатистой тьмы, подразумевавшей бесконечность, и
мечущиеся отсветы пролетающих за вагонным окном неведомых огней превратились
в неподвижные светила, различающиеся между собой, как и положено настоящим
звездам, относительными размерами, цветностью и яркостью свечения. Их было
много, но рисунок созвездий был Кайданову незнаком, хотя Герман полагал, что
хорошо знает звездное небо северного полушария. Мог он, пусть и не
безошибочно, представить себе - по картам, разумеется, - и ночное небо южных
широт. Однако дело было в другом. Сейчас, в отличие от нескольких других
случаев, когда Кайданов смотрел на "звездное небо", он был ошеломлен не тем,
что видит "чужой" космос - или, быть может, свой собственный, но под
необычным и непривычным углом - а грозной и тревожной красотой, неожиданно