"Владимир Маканин. Голоса" - читать интересную книгу автора

туда и час-полтора слушал спевку, а я сидел возле церкви, ковыряя в носу, и
томился от жары и безделья.
Наконец дед вышел,-он появился на паперти, и за ним несколько мальчиков
унылогр вида.
Дед сказал им сурово:
- Нечего было и приходить... Ступайте себе.
Это были забракованные мальчики, помявшись, они двинулись по дороге, и
некоторое время я видел в мареве их ситцевые рубашки. Они были моего
примерно возраста, даже помладше, и все из разных деревень: на перекрестке
они пошли кто куда, и пыльные дороги и белое марево поглощали их теперь
каждого в отдельности. Это были голоса, не попавшие в хор.
Когда я вернулся, мне сказали, что Колька слег; он лежал в постели- я
обошел кровать, глаза его были открыты, и вот я попал в поле его зрения.
"Колька,- позвал я.- Мистер..." -мне было жутко. Лицо у него было
вздувшееся: опухшая и черная лепешка.
Он не ответил, он только зло и неприязненно шевельнул губами.
В комнате был полумрак. Доносился густой запах - в бараке кто-то варил
фасоль. Отец и мать Кольки были на работе, Оли-отличницы тоже не было.
- Ктой-то пришел? - в другой их комнатушке за перегородкой послышалось
движение и слабые шаги. Появилась их бабка - мать матери, худая и вечно
несытая, потому что ее забывали кормить, а готовить себе она тоже забывала.
Она появилась, посмотрела на мои руки - нет, ли там, в руках, какой еды,-
еды не было - и прошла мимо.

Мать его была по самые края переполнена надрывом и бешеной взрывной
энергией; она устроила сцену поселковому врачу, который дал ей понять, что
Мистер обречен и что можно считать дни,- как это так? врач, если он
настоящий врач, не имеет права так говорить! - мать взвинтилась, она вынесла
сцену с врачом и свою боль на люди, там и здесь, у школы, и даже под окнами
барака она неутомимо кричала и ярилась, так что и барак и весь поселок уже
знали, что Колька обречен.
Потом мать красила забор - полутораметровый, которым только-только
обнесли котельную,-мать быстро и ритмично, с профессиональной
"маслянистостью" руки водила кистью сверху вниз. Она умела работать. Она
стиснула зубы: если бригада отстанет, ее не осудят слишком - у нее мальчик
умер, любимый больной сын, кто этого не знает и кто этого не поймет. И чтоб
не так болело и кололо в сердце, она стала думать о надвигающейся смерти с
той стороны времени - она будет ходить к нему на могилку, она будет сидеть
возле сыночка часами, нет, плакать она не будет, не дождетесь, недруги. У
нее вдруг брызнули перестоявшие слезы, сквозь толщу бытовых мыслей она
увидела лицо Кольки, нет, не лицо - личико, когда ей принесли и сунули его к
груди в роддоме,- розовая, безликая, пустенько-радостная лепешечка - мой
мальчик.
- Подтянись, девки! - крикнула она.-Обед скоро... Выполним, а? Мы ведь
еще никого не подводили! - и энергично, властно, с покоряющей остальных
пластичностью и мягкостью она заспешила кистью по горизонтальной кладке
каменного забора,- и, как встрепенувшиеся, за ней заспешили все в бригаде.
Запуганный и подавленный матерью (она умела подавить кого угодно), врач
вдруг впал в оптимизм. Он улыбался и размахивал руками. Он объявил теперь,
что Колька не умрет; более того - вот-вот и начнется перелом в болезни,