"Владимир Маканин. Голоса" - читать интересную книгу автора

никак не хотел, чтобы, не дай бог, не получить от жены ночную выволочку. Он
покачивался. Он оглядел пространство пола и придумал: лягу, пожалуй, тут, на
полу, с сыном рядом... Уже стянув сапоги, он обнаружил, что глаза у
умирающего сына открыты. "Не спишь?" - спросил робко отец. Старичок не
ответил. Звуки его затрудненного дыхания стали тоном ниже - с этой ночи он
уже похрипывал.
Отец, не дождавшись ответа, произнес неуверенно и пьяненько:
- Я спою тебе песню, сынок... Сейчас, только сапоги куда-нибудь
пристрою.
Он покачнулся, но не упал. Он сел возле сына и запел тихую, протяжную
песню, восполняя пением самому себе то, что недосказал себе, когда сидел в
одиночестве на ночном рынке.
Колька, не желавший ни видеть, ни слышать, перебил его - захрипел
громче, плечи его передернулись. Выговорить он не мог.
- Я спою,- попросил опять отец неуверенно. - Я спою... Сынок, это очень
хорошая песня.
И тогда умирающий захрипел так, что отец тут же смолк и испуганно
забормотал:
- Ладно, не буду, не буду... Я понимаю: ночь... люди спят... Я понимаю.
Он лег возле сына, свернувшись калачиком. Свет погасить он забыл, свет
погасила вставшая среди ночи бабка. При этом она пнула спящего зятька ногой.
И тщательно закрыла все окна.

На другой день Колька как-то вдруг похудел, отекшее лицо ссохлось,
черты измельчились - голова теперь походила на маленький кулачок. Мать
сидела с ним рядом - в нем была перемена, и в ней была перемена. Как это и
бывает у богатых и одаренных натур, мать не видела ни малейшего противоречия
в том, что обычно она говорила: "Бога нет. Есть материя",- и в том, что
теперь она нашептывала умирающему сыну о боге: "Не плачь, моя сыночка,- она
всхлипывала жалко и тихо.- Не плачь, мое родное. Боженька добр. Он тебя
встретит, сынок..."
В горле ее стоял ком. Она хватала ртом воздух. Она шептала:
- Боженька добрый... Боженька добрый - ты его не бойся.
Умирающий мальчик хотел что-то сказать, но хрипы ему не дали. Мать
торопилась сказать:
- Он ведь понимает - все понимает - ты ведь ангел мой - ты ведь
безгрешен - он не припомнит тебе, что баловался ты или воровал - это ж
ребенок - и к тому же время какое трудное...
Глаза у Мистера были ввалившиеся, в глазницу можно было положить
небольшое яблоко,- и вот там (голова была наклонена вбок) на правые
полукружья глаз выкатилось по худосочной слезинке. Колька не был растроган,
не был умилен. Ему было жаль мать - но жаль не слишком; он смотрел на нее,
как смотрят умудренные умирающие старики, знающие, что так или не так, а
жизнь кончена и к берегу надо плыть.
Теперь со сдержанной и как бы даже загадочной медлительностью сюда
устремился весь барак,- всем было уже сказано и все знали, что он умирает;
они заходили, вытирая ноги у порога, дети и женщины.
- Ссохся весь,- вздыхали старухи.
- Комочек, а не человек...
А к вечеру этот ссохшийся комочек, в котором не было, казалось, уже ни