"Владимир Маканин. Голоса" - читать интересную книгу автора

Он заправлял в штаны рубашку. Она выбилась.
- Ну вот... Ты же мой любимый, сам знаешь. Ты же мой любимый, мой
больной - как ты думаешь, почему больного ребенка мать всегда любит больше?
- Ну не надо, мам, не надо,- сказал он сдержанно и терпеливо и вновь
очень негромко.
Он заправлял рубашку и отряхивался, словно порка его запылила и теперь
необходимо было почиститься. Губы уже не дрожали, но руки его все время
делали какие-то мелкие движения.

Вскоре он начал копить и откладывать рубли про черный день, как это
делают в старости; время, как известно, относительно,-жизнь Кольки Мистера
кончалась, и потому в двенадцать лет он уже был и находился в своей
старости.
Отец, заметив отложенные деньги, сказал ему как-то с укоризной:
- Если ты такой сейчас - каким ты вырастешь? - Колька смолчал, он не
ответил ему, каким он вырастает,- он уже вырос. Он работал в артели, а
ночами бродяжил, он был человеком вполне самостоятельным и вполне
подневольным, короче - взрослым. Жизнь уместилась для него в крайне короткий
промежуток, и одиннадцать-двенадцать лет были для него, как шестьдесят для
всех прочих, а перевалив шестьдесят, откладывать деньги про запас вполне
естественно.
Но меня в то время больше поражали мелочи - как он ловил сусликов. Или
как научился сосать козу, пасущуюся меж поселком и горами; мы приходили к
ней с крошками хлеба, мы подлазили к ней осторожно и с уговорами, пока она
не стала покладистой. Колька Мистер был изобретателен как в поиске, так и в
самозащите. Он уже глядел вперед.
Однажды мы высосали присмиревшую козу до дна, и он вздохнул, как
вздыхают умудренные опытом старички:
- Вот увидишь - хозяева ее скоро прирежут.
Испугавшись, я забормотал:
- Давай сосать ее редко, тогда не прирежут.
__ Да черт с ней,- сказал Мистер. И добавил, еще раз вздохнув, как
старичок: - Другого опасаюсь.
- Чего?
- Как бы они не стали ее лечить.
И точно. Очень скоро козу накормили каким-то лечебным домашним зельем,
глаза ее потухли, она стояла без движения, как стоял столбик, к которому она
была привязана, а у нас начались рези и жесточайший понос. В первый день мы
еле выжили, мы хватались за животы и ползали по горам на четвереньках,- а
коза стояла за ручьем в кустах шиповника. От столбика в полдень падала
короткая тень, коза стояла в двух шагах от колючек шиповника и жевала траву.
Она и сейчас там стоит для меня как живая.
Из деревни приехал мой дед, увидел ее и сказал коротко: "Это не коза".
Мы шли с дедом по поселку, я показывал ему свои владения: школу, пустырь,
горы - и хорошо помню, как он оглядел худое, несчастное существо,
привязанное к колышку, и упрямо повторил: "Это не коза". Деду было семьдесят
лет, он был громадный деревенский неряшливый мужик с седой бородой.
На другой день я поехал с дедом в деревню. Зачем меня отправили с ним,
уже не помню,- зато я помню, как мы вылезли из грузовика и по дороге дед
заглянул в стоящую на въезде в Ново-Покровку старенькую церковь,- он вошел