"Наталья Макеева. Хохот" - читать интересную книгу автора

Он, тоже прячась в сумрачной тиши, о пленном светиле знал лишь с
девочкиных слов, в которые без памяти верил - всей душой, как в тень свою,
в отблеск или там в Бога. И всё старался вместить. Вглядываясь в бледное
катино личико, пытался он поймать в глазах её солнышкину тоску.
Когда тёмное дно зрачков наконец-то вздрагивало и раскрывалось, Борису
Семёновичу часто хотелось, что бы он и не рождался вовсе и поныне
плескался в беспамятстве.
День оно дня поблёскивание чумное становилось всё гуще и от того всё
чаще стрекотал смех. Его помноженные рты смачно пережёвывали мечущийся в
ужасе воздух во славу своего кумира-солнцекрада. И не было этому ни конца,
ни края. Толпы хохочущих существ заполнили улицы, они носились с яркими
предметами, восхваляя и воспевая. "Чудовищно, до чего ж чудовищно." -
горестно подвывал Борис Семёнович, качая слабеющую Катеньку, ближе и ближе
подбиравшуюся к солнышкиной темнице. "До света недалече", - шелестела она,
двигаясь в пустоте в живом облаке змеящихся волос. По всему было видно -
времени осталась тающая крошечная горстка.
А Борису Семёновичу придумалось засмеяться. Рассуждал он вот как: если
вражьи слуги хохочут - значит сила какая-то в этом есть. Если же ей
завладеть, можно, наверное, победить. И тогда подлец зашипит, задымит
головешкой и свалится, Солнышко поднимется и станет светить - людям и
сестрёнке своей бледной на радость. Встав перед зеркалом, Борис Семёнович
разевал рот и, выпучив как следует глазища, начинал яростно кряхтеть. И
звук, и вид получались такие жуткие, что аж зеркало передёргивало, а сам
горе-смехун и вовсе забивался в угол - "чур меня, чур!". Hе смешили его
шутки людские, и прочие явления, служившие хохотунам для их ритуалов.
Частенько пробовал он и поддаваться соблазнам Бликующего, но только
сильней ужасался и, сам того не желая, скатывался в холодную брешь, где,
дрожа и озираясь, змеилась Катенька.
Её тело, пропитанное грустью солнышкиной, день ото дня утекало к своей
хозяйке, почти коснувшейся Солнышка. Она бы и слилась с ним, если б не
судороги людские, они только и не давали ей с головою нырнуть в родное.
Борис Семёнович поводил в пустоте птичьим клювом. Ему было жарко - до
слёз и как-то по-странному радостно - несмешливо, молча, но настолько
полно и несомненно, что назад, к земле и не тянуло. Hе видел, но звериным
способом чуял он Катеньку - рядышком, между ним и Солнышком, вот-вот
готовым лопнуть. Борис Семёнович знал - ещё немного и станет огромный
светлый жар и больше ничего. А до этого люди и черти будут носиться и в
отчаянье кусать друг друга, лопаясь изнутри. Он уже видел их, хохочущих в
попытке спасти бликунову власть. Hо кто же спасёт такое? Подлец уже весь
растрескался, как и всякая другая мысль. Вдруг Борис Семёнович уловил
странное и понял - это Катенька прижалась к солнышку ближе близкого и
волосы её змеятся, не погибая в его невозможном жаре, а глаза впитывают
внутрь себя пустоту. Треск один остаётся - страшный треск всего и вся.

Извернувшись, коснулся Борис Семёнович катиного тела. Оно больше никуда
не текло и не двигалось - только змеи метались по голове, воя от ужаса, а
сама девочка ушла в неназванную даль.
И тут пришёл хохот. Он обрушился на птицеклювого дядечку, разворотил
нутро и распахнул ему рот. Хохот был всем, хохот был везде. В нём
громыхали смешки, усмешки и детский смех - все поклонения Бликуну