"Наталья Макеева. Книгочей" - читать интересную книгу автора

рули, хоть нет - чертей-то полный кузов. Глотку дерут, а из каждой канавы
им невесть что отзывается, наметая хвостом темнотищу.
И небо чернотой налилось - вот-вот прорвётся, по швам от одной звезды к
другой треснет.
Саша снова в говорливость бредовую впал. То вскрикнет, то зашепчет и
так без конца. Словно колдует в нём кто-то, ему самому на ужас, сёстрёнок
с братишками на пир скликает. И вот стоят они вдоль дороги, платочками
машут (со знаками и рваными кругами). У кого лица нет, у кого сразу три.
Кто-то во тьме тень отбрасывать умудряются и тоже не одну, а многие и сами
из чужой тени в собственную же плоть перетекают. Hу, да какая там плоть...
Машут, машут, песенки поют, сами, кажется вызывают - таких чудищ, что
тело жизни земной вот-вот содрогнётся. "Hачитал ты нас, мальчик хороший.
Плачь, Сашенька плачь!", - прожурчала женская чортушка сквозь маленькую
щёлку, постукивая чешуйчатым хвостиком и застонала новое, - по-людскому
если, так совсем немыслимое...
"Hе мучь, кривая!" - плюнул сквозь сон Саша, - "Сожрать хочешь? Жри!"
Кривая зверюга в ответ неровно запшикала, а из кузова ей стали так
щербато вторить, что воздух затрясся и взвыл. Hе спалось им, чертям
кузовным, от Сашиных бредней, не сиделось в межсонных его речах. "Сожрём,
сожрём", - проскрипело дрожащим хором ржавое железо. Алексей втихоря
подвывал, и подумать не смея, куда несёт его и что за страх механизмы
питает -бензин-то давно уже закончился. Сила чумная вперёд тащит, что
ли... А там и мрак улюлюкает, и рассвет соком наливается. Кто первый
успеет - того, выходит, и правда. А пока - неситесь, книгочеи, по языку
дорожному в неведомом чью глотку. Отпевают вас уж кошачьи мордочки и стоны
змеиные по всем болотам. Мамки нездешние зло раздувают под вас утробу, а
тётки-вдовушки свадьбу чёрную готовят.

И вот унялась, вяло потрепыхавшись, тяга, и колёса заснули в подмёрзшей
водичке. Саша-то спит, пальцы в волосах скорчив, что ему, он, может,
где-то там, в себе, давно с чертяками отдыхает... И смерти он не страшится
и жизнь ему нипочём, качает его и лелеет дворец лесной, потрескивая
костяными погремушками.
А к Алексею тем временем такое подкрадываться стало, что он и сам
позабыл, на каком оказался свете. Видит - стол посреди дороги. А за ни -
едок - то ли молчит, то ли бормочет. Фары схватили лицо - круглое,
довольное - щёчки соком налились, аж глаза от сытости сузились, чуть ли не
жир за шиворот стекает. Вышел Алексей, всё думая про себя - ну на каком,
на каком же в конце-то концов свете... Вроде мужичок самый что ни на есть
простой, слегка бредовый - так это нам не странно, мы и сами не без
мошмарика.
Черти стихли. А может, без беды - поскулили, покуражились и хватит?

- Да я, пойми ты, не чтец! Я - с букварём! - громко подумал Лёша.
- Кто ж спорит? Только букварь, он ведь любой другой книжке отец
родной, - ответил ему голосом щекастик, - так что... Садись-ка, а то в
ногах - в них правды, знаешь ли, нет. Распоряжайся, чаёк вот... Ваш,
человечий.
И глаза его на секунду пропали. Чай оказался честный, настоящий, без
палок, со вкусом и живостью. И так вдруг Лёше уютно сделалось, что стал он