"Андрей Макин. Французское завещание " - читать интересную книгу автора

которые она столько раз ходила в детстве.
Казалось, изба еще издали заметила Шарлотту двумя своими узкими
оконцами. Да, дом смотрел, как она приближается, и на его морщинистом фасаде
проступала гримаска горькой радости узнавания.
Шарлотта не возлагала на это посещение особенных надежд. Она уже давно
приготовилась услышать не оставляющие надежд вести: о смерти, о безумии, об
исчезновении. Или просто встретиться с отсутствием - необъяснимым,
естественным, никого не удивляющим. Она запрещала себе надеяться и все-таки
надеялась.
За последние дни силы ее так истощились, что она думала об одном - о
тепле большой печки, к стенке которой она привалится, осев на пол.
С крылечка она заметила под чахлой яблоней старуху, закутанную в черную
шаль. Согнувшись, женщина пыталась извлечь из-под снега толстую ветку.
Шарлотта окликнула ее. Но старая крестьянка не обернулась. Голос Шарлотты
был слишком слаб и терялся в глухом воздухе оттепели. А у Шарлотты не было
сил крикнуть еще раз.
Она толкнула дверь плечом. Еще в сенях, темных и холодных, она обратила
внимание на большой запас топлива - днища ящиков, половицы паркета и даже
черно-белая горка клавиш. Шарлотта вспомнила, что пианино в квартирах
богачей вызывало особенный гнев народа. Она видела один такой инструмент,
разрубленный топором и вмерзший в ледяную корку реки...
Войдя в горницу, Шарлотта прежде всего дотронулась до кирпичей печки.
Они были теплые. У Шарлотты сладко закружилась голова. Она уже готова была
рухнуть на пол у печки, когда на столе, сколоченном из потемневших от
времени толстых досок, увидела раскрытую книгу. Старинный томик с шершавыми
страницами. Опершись на скамью, она склонилась над книгой. Буквы почему-то
стали мерцать, таять, как той ночью в поезде, когда ей приснилась улица, где
жил дядя. Но теперь они дрожали не потому, что ей снился сон, а потому, что
глаза застилали слезы. Книга была французской.
Старуха вошла и, казалось, ничуть не удивилась при виде худенькой
молодой женщины, вставшей со скамьи. С сухих веток, которые она несла под
мышкой, на пол спадали длинные снежные нити. Увядшее лицо вошедшей ничем не
отличалось от лица любой старой крестьянки в этом сибирском краю. Губы,
покрытые тонкой сеткой морщинок, дрогнули. И из этих губ, из иссохшей груди
этого неузнаваемого существа зазвучал голос Альбертины, голос, в котором
каждая нотка осталась прежней:
- Все эти годы я боялась одного - что ты сюда вернешься!
Таковы были первые слова Альбертины, обращенные к дочери. И Шарлотта
поняла: все, что они обе пережили со времени расставанья на платформе восемь
лет тому назад, все бесчисленные жесты, лица, слова, страдания, лишения,
надежды, тревоги, крики, слезы - весь гул жизни отозвался в этом
единственном эхе, которое не хотело умирать. Встреча, такая желанная, такая
пугающая.
- Я хотела, чтобы кто-нибудь написал тебе, что я умерла. Но началась
война, потом революция. И опять война. Да к тому же...
- Я бы не поверила письму...
- Да к тому же я говорила себе, что ты все равно не поверишь...
Мать бросила ветки у печки и подошла к Шарлотте. Когда в Париже
Альберти-на смотрела на свою дочь из открытого окна вагона, той было
одиннадцать лет. Теперь ей скоро должно было исполниться двадцать.