"Сокрытые-в-тенях" - читать интересную книгу автора (Гомонов Сергей)

2 часть. И у могильных плит, и у святых песков…

— Высочайшим повелением следует явиться…

Несказанно трудно просыпаться и ехать куда-то посередь вьюжной ночи да на исходе зимы, но между тем — и не отвертишься: «Высочайшим повелением…», вот ведь как…

Чуть замешкался Ольсар, при неровном свете масляной лампы разыскивая беспечно заброшенную невесть куда маску. Злые гонцы-возницы у порога ночлежки притопывали ногами в свежем снегу и кляли на чем свет стоит градское начальство, сюда их заславшее.

Тщательно спрятав лицо свое, пожилой сыскарь снял с комода лампу и напоследок оглянулся в дверях на временное пристанище в целях убедиться, что не забыл чего спросонья. Вот же власти Целенские — везде разыщут, да как животину из зимней спячки подымут! Никакого почтения к сединам Ольсара и к его прежним заслугам перед государством! Эх ты, жизнь кривая.

В комнатах первого этажа слышалась возня. Плач, беготня, ворчание и вздохи — те поближе; сдавленные крики и стоны — за дверями. Ольсар вспомнил, в чем дело: нынче с утра занесло в гостиницу семейку мелкопоместных дворян. Всей толпой понаехали, с челядью и сворой охотничьих псов. А среди них особенно выделялась конопатая, широкая, как двуспальная кровать, девица, жена молодого дворянчика, рыхлая, на сносях. Ох и отвратная баба, так уж Ольсару она не понравилась, больше них всех, из низов пробившихся и уже голос на гостиничную обслугу повышать смевших. А теперь, видать, опростаться вздумала, на беду хозяевам ночлежки. Ведь испокон веков верная примета работает: не будет счастья тому заведению, где приведен в исполнение самый суровый приговор в мире…

Проскочив мимо толпы, в коей все лениво, для порядка, бранили одного из виновников происходящего, Ольсар не глядел в белые маски: несмываемую мету накладывает вина, и пусть хоть тремя масками закроются, а отвечать придется всю жизнь, каждому. Серебряный океан огульно, зря не наказывает — знать, эти заслужили…

В сенях пахнуло чесноком и прелой соломой, а потом заструилось в раскрытую дверь ледяным щекочущим полотном дыхание зимы и ночи. А вдалеке, за оврагами, упивались подлунной песнью голодные волки.

— Поторопитесь, Ольсар! — гневно рявкнул один из гонцов, прыгая на козлы. — Сколько ждать вас можно?

Подогнув край плаща, тяжело завалился сыскарь в карету.

— Кто здесь? — вскрикнул он от неожиданности, когда кто-то ткнул ему спросонья локтем под ребро.

— Во имя всех богов! — жалобно воскликнули из темноты, но тут лошади дернулись, и оба пассажира с размаху повалились на заднюю стенку. — Ишь, возница лютует!

Садясь поудобнее, Ольсар потер ушибленную шею:

— А вы, доктор, тоже в Целению? — он пригляделся и смутно различил обрюзглый профиль старого знакомого — лекаря Лорса Сорла — который, пользуясь невидимостью в темноте, пренебрег маской. — Ох!

— Что это с вами? — с недовольством буркнул Сорл, кутаясь в шубу и натягивая на лицо белую ткань. — Стенки жестки? А я уж, почитай, день и половину ночи так еду…

— Да нет! Я грешным делом подумал… — сыскарь постарался отогнать подальше воспоминания о родах жены дворянчика.

— О чем это вы подумали? Сначала разбудит, потом, знаете ли, думает!

— Да пустое! Подумал — вас, доктор, тоже везут, так уж не решила ли наша месинара душу чью-то сюда привести… Да будут дни ее легки!

Лорс Сорл даже сна лишился.

— О чем вы таком говорите, Ольсар?! — срывающимся голосом проскулил он. — Себя не жалеете, так меня пожалейте! Такое о месинаре подумать — мыслимо ли?! Вы совсем не в уме!

Ольсар кивал — да, мол, не в уме, вот так, дескать, бывает, когда посреди ночи с постели сдирают без объяснений. Пантомима немного убедила доктора, и тот, прекратив шипеть на спутника, начал опять устраивать себе место для сна. Но сыскарь так просто отступать не собирался.

— Так что вам известно об этом, Лорс? К чему такая спешка?

Лошади дернулись еще раз и едва не сорвали колеса кареты с разъезженной колеи. И мигом позже справа взвился к туманной луне истошный волчий вой.

Поежился Лорс, но страх переборол и повернулся к старинному приятелю:

— Всего не ведаю, но были слухи. В Целении то ли переворот, то ли война — одно другого не слаще, как вы понимаете. Какая-то беда стряслась с месинарой — найти ее не могут. Правда, говорят, она могла на этот случай приметы по городу разбросать, вот затем вы там и понадобитесь… Да-а-а… Вот живешь себе, живешь…

— Постойте, доктор, а вы там для чего же с такой срочностью?

— Айнор покалечился. Говорят, плох…

Айнор был личным охранником месинары Ананты. Верным, благородным человеком из числа бедных вельмож, испокон веков служивших при дворе. Ни один шаг правительницы не случался без присутствия зоркого Айнора. И вот нежданно-негаданно стряслась беда, а Ольсар и не знал, уже два сезона пропадая в дальних разъездах.

— Крепче держитесь! — проорали с облучка, и голос потонул в свисте бича и ветра; у лошадей словно выросли крылья.

Хрип волков, доселе от ярости вгрызавшихся в обшивку экипажа, прыгавших на запятки и почти готовых уже в приливе отчаянного азарта ухватить конские ноги, отдалился назад, в буранную степь.

— Ну что ж… поживем — увидим, — разумно сказал сыскарь и, охватив себя руками, продолжил прерванный сон.

Утро застигло странников на границе Ралувина и Целении. Словно бы всесильным заговором уничтожило весь снег в округе, стоило только карете, преодолев длинный тоннель в горе, въехать на территорию жителей, носящих белые маски.

Вдоль каменистой обочины зазеленела робкая травка, и Ольсар мог бы поклясться, будто видел на пригорке греющуюся изумрудную змейку, что беззастенчиво дразнила его стремительным языком, но сразу ускользнула, едва почуяв сотрясение земли под копытами коней.

Доктор Лорс похрапывал, завалясь в перекошенной маске на окно каретной дверцы. Занавеси выцветшего зеленого бархата в такт езде елозили по его редким волосикам, и зрелище доктор представлял собой наикомичнейшее. Ольсар не удержался от улыбки.

Походный саквояж сыскаря содержал все необходимое для утреннего ухода: накрытое теплой еще грелкой мокрое полотенце в пергаментной обертке, зубной порошок, флягу с водой, бронзовое зеркальце, обмылок и даже бритву, правда, опасную. К слову сказать, бритву эту, коей во время тряски пробовать бриться не стоило, жаловал Ольсару сам правый помощник министра безопасности Целении за выполнение задачи государственной важности четырнадцать лет назад. Отложив полированный черный футляр, сыскарь отвернулся от попутчика на случай, если Лорсу Сорлу вздумается вдруг покинуть владения снов, и стянул маску.

Поцарапанная бронзовая поверхность зеркальца отразила худое и едва ли не столь же бледное, сколь маска, лицо пожилого мужчины. Ольсар освежился теплым и нежным на ощупь полотенцем, а потом аккуратно отсыпал зубного порошка в крышку от коробки, где тот хранился.

Тем временем восходящее все выше и выше солнце осветило дальние пейзажи.

Сыскарь опрокинул порошок в рот, отпил воды из фляги и с остервенением вычистил зубы. Когда он приоткрыл со своей стороны дверцу, чтобы выплюнуть остатки жидкости, доктор Лорс потянулся и, еще не размыкая век, протяжно зевнул. Ольсар торопливо замаскировал лицо и пожелал спутнику легкого начала дня.

— Любезнейший! — окликнул доктор одного из возниц. — Не заехать ли нам куда-нибудь отобедать?

Ему не ответили, но все же спустя некоторое время завернули карету в поселок. Взглянуть на правительственный экипаж, увенчанный гербом со сплетшимися друг с другом двумя змеями, сбежались все жители, кто был в состоянии бегать. Колеса так и норовили слететь с осей, попадая в бесконечные колдобины на дороге. А спустившись с подножки наземь, сыскарь угодил сапогом в коровью «лепешку».

Селяне — и дети, и взрослые — носили здесь совсем простенькие, хотя тоже государственного цвета, маски. Идя поодаль, они сопровождали гостей до самого порога закусочной и не смели говорить даже между собой в присутствии столь высоких персон. Все это усталый Ольсар читал по их позам и жестам, уповая на скорейшую трапезу и, возможно, выгодного собеседника, из которого можно будет подоить информацию: сыскарь давно не был на родине и не очень хорошо представлял, что творится теперь в Целении.

Закусочная встретила их вонью перекаленного жира и кислого пива, но даже эти невообразимые миазмы не смогли отбить аппетита у замученных путников. К ним тотчас подскочила коренастая бабешка в туго стягивающем пышный бюст сером платье и стала предлагать меню.

— Утку тут не берите, Ольсар! — шепнул доктор.

— Отчего же?

— Видели бы вы, чем их тут кормят для жира!

Ольсар усмехнулся:

— Уговорили! Может, тогда подскажете безопасное блюдо?

Вместо ответа доктор Лорс предложил бабешке посетить кухню. Та развела руками, но не особенно растерялась, и сие обстоятельство весьма порадовало Ольсара: скрывать нечего — не отравят.

Первый план на кухонной эпической картине занимала жарившаяся на громадном вертеле туша молодого бычка. Еще розовое и нежное мясо с шипением истекало жиром, падающим в угли, а два молодых повара в масках, которые промокли на них от пота, медленно поворачивали конструкцию. Туша равномерно румянилась то с одного бока, то с другого. Ее вид заставил Ольсара судорожно сглотнуть слюну и тут же сделать заказ. Судя по голосу, трактирщица была очень довольна произведенным на столь знатных гостей впечатлением.

— У нас вино хорошее, — несуетливо, с достоинством, сообщила она. — Пиво хвалить не стану, а вот вином мы гордимся.

Честность хозяйки заведения сломила последние бастионы недоверия у гостей, и они с легким сердцем отправились к накрытому для них столу на втором этаже закусочной. Здесь было четыре громадных окна в каждой из стен, и все они были открыты настежь, а посему наверху царила приятная прохлада и удивительно свежий горный воздух.

Единственный минус, который Ольсар записал на счет трактирчика — это дневная малолюдность. Посетитель, который сидел недалеко от входа, когда Ольсар и Лорс вошли сюда, — и тот, дообедав, ушел по своим делам. Соответственно, шансы что-либо вызнать, бесповоротно снизились до ничтожности.

Спустя некоторое время к сыскарю с доктором поднялись и гонцы-возницы. Они были теперь куда как добродушнее и даже пошучивали друг с другом.

— Господа, у Гарта здесь живет кузен. Узнав, что мы тут проездом, он захотел увидеться с Гартом. Если вы не возражаете, то он к нам придет сейчас…

Ну что ж, подумал Ольсар, главное — не противиться судьбе, а уж тогда оно само все сложится, как надо. Но показывать своей обнадеженности сыскарь не стал: кузен второго возницы мог и не пожелать становиться информатором. Впрочем, на то у Ольсара имелось немало всякоразличных способов достижения цели.

Двоюродный брат Гарта оказался худощавым нескладным парнем очень высокого роста. Настолько высокого, что это даже несколько удивляло. Смущаясь «государственных людей», селянин не знал, куда спрятать длинные узловатые руки и оттого беспрестанно что-нибудь ими задевал, либо в волнении возился со складками одежды — расправлял, сминал, ощупывал. А уж речь…

— Ходили слухи, — осторожно закинул наживку Ольсар, — что у вас тут, или в деревне поблизости, скот мрет прямо на пастбищах. И никто, говорят, разгадать, в чем дело, не может.

Давно эти слухи ходили, еще сыскарь даже покидать Целению не собирался, а уже поговаривали, что кто-то наводит потраву на стада в здешних краях. И не думал Ольсар, что и по сей день это беспокоит местных…

Кузен Гарта закивал:

— Д-да, господин Ольсар, было дело! И у нас скот падал, и у соседей…

— Так и не узнали, что за напасть?

Селянин энергично покрутил головой. Тем временем помощница или дочь хозяйки принесла им заказанное. Скорее даже дочь: и цвет волос такой же, и пышность их, и даже фигурой от трактирщицы она почти не отличалась, разве только посвежей была, да походка полегче. В громадных, ею принесенных, тарелках курились дымком только что с пылу с жару куски телятины, утопали в ароматной подливке подрумяненные лепешки из полбы и рассыпчатая каша. Вино девчонка выставила прямо в кувшине, от хозяйских щедрот.

— А что, умница, составила бы нам компанию! — аккуратно предложил сыскарь. — Работы, чай, немного…

Та вежливо отказалась, сославшись на домашние обязанности, и ушла. Кузен Гарта слегка подался к Ольсару и шепнул ему на ухо:

— Не позволено ей. Мать не велит с посетителями любезничать. А я, если хотите, могу сводить вас на пастбища, где падеж был… Сами на все и поглядите.

— Договорились.

Правда, поголовье скотины в здешних деревеньках, равно как и в других, напрямую Ольсара не интересовало, но это был хороший шанс оглядеть окрестности и повыспрашивать о сопутствующих делах. Мало ли, всё когда-нибудь пригодится…

— Надо бы поспешать… — вздохнул доктор, явно вспомнив о бедственном состоянии телохранителя месинары, к которому был вызван. — А то как бы к покойнику не приехать…

Гонцы-возницы переглянулись между собой, и Гарт, выбирая слова, ответил Лорсу:

— Видите ли, доктор… Айнору, слава Ам-Маа, еще до нашего отбытия полегче стало… Надо вам знать, наверное… э-э-э…

— Вы о чем? — насторожился доктор, да и Ольсар не будь растяпа тут же навострил слух.

— Помощь ваша больше горничной месинары Ананты понадобится… Умом она тронулась. Кажется, будто увидела страшное, да вот рассудок и потеряла оттого…

Доктор покашлял, рассерженный тем, что так долго скрывалась от него правда. Это где же видано: правительница исчезла, верный телохранитель ранен, а служанка ума лишилась?! Что творится в мире?

Те же вопросы задавал себе и сыскарь. Расправившись с обедом, все они, с кузеном Гарта, направились обратно к карете. Долговязый возвышался над остальными и все время размахивал руками, объясняя возницам, куда нужно ехать ради их затеи. Доктор Лорс Сорл недовольно фыркал, считая поездку на пастбища ненужной проволочкой, да и сам Ольсар не был уверен, что они не потеряют время напрасно, катаясь по полям. Да вот только годы исправной работы с различными тайнами и путаницами развили в нем звериную чувствительность, и мерещился теперь сыскарю запах нужных следов во всей этой истории. А спроси у него кто объяснений — воздержался бы от ответа. Уж слишком всё призрачно и неясно было. И, кто знает: может, запах верный, да путь ложный? И так бывало на веку Ольсара…

Карета стонала, скрипела рессорами и болтала пассажиров, но отдохнувшие кони тащили ее бодро по извилистым тропам и верно приближались к холмам. Долговязый и его кузен Гарт молча сидели напротив доктора и сыскаря, цепляясь за ручки на дверцах и сосредоточенно стискивая челюсти. Тряска была немыслимой.

— Приехали, что ли? — наконец крикнули с козел.

Долговязый выглянул за занавеску.

— Ага! Дальше не проехать, идти надо!

Ольсар поймал на себе недовольный взгляд старого приятеля-доктора, сверкнувший в прорезях маски, и успокоительно похлопал его по предплечью.

На заливном лугу щипало траву, покрывшую взгорья плотным ковром, множество коров, коз и овец. Стада с отарами выглядели идиллически, уж во всяком случае ожидать дурного при виде такой картины было невозможно…

— Нам туда, — долговязый указал на деревья небольшого перелеска, приютившегося у подножья высокого утеса над поляной.

Деревья слегка покачивались от дуновения прохладного ветра с востока.

Сыскарь почуял, как пробуждается в сердце его древний, неизбывный охотничий дух. Запах следов усилился, но теперь всё вокруг отдавало еще и липким, сладковато щекочущим глотку привкусом тлена. Здесь недавно погуляла затейница-смерть, и выяснить, что за правила игры она избрала на сей раз, Ольсару предстояло через несколько шагов.

Они спустились в поросшую низким кустарником ложбину, вскарабкались по каменной осыпи и, вынырнув наверх, разом, безо всякого упреждения, если не считать таковым отрывистое карканье вороны, очутились на той самой поляне.

Око всегда ловит сначала движение, а уж потом замечает все остальное, второстепенное. Так и наши путники первым делом увидели двух стервятников, которые кривыми своими клювами колупали серый, очевидно перезимовавший здесь под снегом, труп коровы. Шагах в двадцати подобную же тушу обсела целая стая серо-черных ворон. И еще в двадцати шагах севернее тоже клевали мертвечину какие-то, плохо узнаваемые издалека, хищные птицы. Все они насторожились, готовые в любой момент взлететь, когда дозорная ворона, что сидела на сосне, каркнула каким-то особым способом. Двуногие и пернатые, выжидая, смотрели друг на друга.

Ольсар отметил: мертвые животные были раскиданы по лугу в каком-то определенном порядке, установленном безжалостной рукою, их убившей. Что это был за порядок, сыскарь еще не разобрался.

Долговязый селянин стоял дрожа, но крепился, хотя не надо было иметь навыки сыскаря, чтобы почуять его страх перед необъяснимым злодейством. Гонцы-возницы казались равнодушными, а доктор — скорее раздраженным, чем напуганным либо удивленным. Вся поза Лорса Сорла вещала одно: «Когда уже мы покинем это поганое местечко и тронемся в путь-дорогу?» Но из почета к профессии старого друга доктор сдерживал порывы возмущения. Ему показалось, что Ольсар близок к какой-то разгадке: движения сыскаря обрели уверенную размашистость. С прищуром, из-за глазных прорезей маски оценив увиденное на взгорье, Ольсар достал из своего неразлучного саквояжа кусок серой, чем-то разрисованной с одной стороны бумаги, завинченную чернильницу и белое гусиное перо.

— Будьте любезны подождать меня здесь, господа, — попросил он спутников и, ко всеобщему удивлению, стал карабкаться на скалу.

Солнце перекатилось через зенит, когда взмокший от пота Ольсар добрался до края утеса, точно над поляной и над ожидающими его внизу людьми. Переводя дух, сыскарь с облегчением развел руки и медленно покружился. Отсюда, с высоты, вдалеке уже смутно угадывался шпиль Обелиска Заблудших. Вершина горы, на первый уступ которой он так долго лез, по-прежнему выглядела недосягаемо-величественной, в белоснежном шлеме и маске, в скалистых складках, проглаженных игрой света и теней — зеленых, синих, серых, а у провалов пещер и внутри — бездонно-черных. Чуть ниже облаков скользила парящая точка — орел. И по снегу вершины горы, повторяя полет, мчалась его маленькая тень.

Ольсар посмотрел вниз и вздрогнул. Нет, именно это он и ожидал увидеть, а потому, от оправданных ожиданий, ощутил словно бы разряд из гальванической батареи. Старательно успокаивая себя, сыскарь медленно раскрутил чернильницу, макнул в нее перо и стал зарисовывать то, что увидел с высоты уступа, то, что различить с земли было попросту невозможно…

Уставшие от бесцельного ожидания гонцы-возницы и долговязый присели на ствол поваленного дерева, а Гарт раскурил длинную тонкую трубочку, наполнив прохладный горный воздух ароматом свежего табака. Доктор же отправился поглядеть на одно из мертвых животных — вдруг да раскроется тайна гибели? Хотя после того, как над трупом поработали клювы стервятников — вряд ли…

Скелет, обтянутый рваной серой кожей, шерсть с которой облезла еще во время таяния снега, лежал на черной, будто выжженной, земле. И края опаленного участка на стыке с буйно заросшим травой имели четкую, ровную границу. Доктор нагнулся, зацепил немного сыплющейся почвы и растер ее в пальцах. На коже остались явственные следы копоти, словно от раздавленного кусочка угля.

Весело. Нетерпеливое желание уехать отсюда поскорее развеялось по ветру. И, кажется, доктор Лорс догадался, что там, наверху, делает его старинный приятель…

— Сгубите! Ведь сгубите коня!

И столько страдания слышалось в том реве, что челядь невольно приседала и старалась не попасть на глаза разгневанному Айнору, телохранителю месинары Ананты.

Подволакивая ногу, еле дыша в повязках, стягивавших переломанные ребра, Айнор с упрямой решимостью рвался к конюшням. Только сегодня узнал он, что личного скакуна правительницы, красавца Эфэ, страшась его норовистого, а подчас и вовсе буйного характера, всё это время не выводили из стойла. И если неведомое чудовище не смогло убить беднягу-телохранителя, то уж этот проступок конюхов мог послужить виной удара, от которого Айнор сейчас находился на тоненьком волоске…

Жуткий, косматый, в перекошенной маске и размотавшихся бинтах, охранник месинары сам походил на чудовище из сказов бродяг. Он разогнал всю конюшню и тяжело навалился на дверцы денника Эфэ. Несказанной белизны и грации, конь с дикими смолянисто-черными глазами шарахнулся к дальней стенке стойла. Громкое фырканье и, наоборот, сдавленное от тревоги ржание скакуна отрезвило Айнора, который любил Эфэ без меры, пусть и в значительной мере слабее, нежели госпожу свою, Ананту.

— Не серчай, Эфэ! Сейчас, выпущу тебя, душа моя! Не серчай! — переводя сбивчивое дыхание, приговаривал охранник и, наконец, справился с заевшей задвижкой.

Эфэ не поверил своему счастью, он даже отступил еще дальше.

— Идем, мальчик, идем!

Айнор порылся в кармане и наскреб там обломки зачерствевшей краюхи. Конь презрительно выдохнул, но потом с щекотанием подобрал бархатными губами угощенье друга. Телохранитель сильно провел рукой против роста шерсти коня. Клубок пыли заплясал в солнечном луче, что пробивался в маленькое оконце под потолком денника.

— И не скребли! — простонал Айнор. — Всех своими руками передавлю, дай-то срок! Ничего, Эфэ, ничего! Я им устрою, вот клянусь Ам-Маа Распростертой, что я им устрою! Идем!

Телохранитель уцепился за гриву Эфэ.

Прячась за кустами да за заборами, дворня со страхом смотрела на тех двоих — раненого мужчину и сказочно прекрасного коня. Скакун послушно, змеей изгибая гордую длинную шею, скользил вслед за человеком. Копыта его едва касались земли — словно лишь затем, чтобы обмануть пугливых зевак. Ведь иначе и заподозрят в колдовской принадлежности глупые людишки, коли решат, что умеет летать белоснежный красавец. Хвост его схож был с крылом эфемерного жителя поднебесья, готового к путешествию навстречу солнцу. Глаза, иссиня-черные, будто спелые маслины, пылали в предвкушении вольного бега. Никого больше не слушался своенравный Эфэ, никого, кроме хозяйки и Айнора. И не было вины конюхов в том, что боялись они его, как часа смертного…

Устало сел охранник на пень, откинулся спиной на телегу без колес, которая, перекосившись, стояла на краю выгона.

— Беги, мальчик! — хрипло сказал Айнор и махнул рукою.

Эфэ тут же взлетел на дыбы. Взметнулась белым пламенем густая нестриженная грива.

И легко, неслышно, точно юная танцовщица на кончиках пальцев, словно весенний ветер в горах, мчал скакун в широкое поле, а охранник глядел ему вслед из-под ладони и чуял, как уходит хворь из тела, тонет в мечте вскочить сейчас же на ноги и догнать неукротимого зверя, а потом бежать, бежать, бежать до бесконечности — вровень с ним, наделенным душою птицы…

Стал отступать и жгучий, вот-вот пережитой страх, который и рад был бы забыть Айнор, госпожу свою не сберегший, да не мог…

В тот жуткий вечер — все, что помнилось телохранителю — они втроем: месинара, он и горничная правительницы — находились в излюбленном Анантой местечке для отдыха. Это было поместье у Черного озера, выстроенное почти на границе с союзным Ралувином. Пейзажей, красивее и загадочнее черноозёрных, Айнор не видывал в своей жизни нигде и, поскольку одарен был живым и пытливым воображением, а также обучался грамоте и любил читать, то именно такими представлял себе неведомые земли, обрисованные в книгах древними сказителями — земли мифической Рэи.

Чем занимались они, какие разговоры вели, охранник не мог бы рассказать теперь при всем желании, ибо исчезли тогдашние события из головы его, как и не бывало. Но что-то происходило в те часы; необъяснимый провал, разделивший память Айнора на две жизни — до исчезновения месинары и после — глодал телохранителя смутными догадками и злыми угрызениями совести: «Не уберег!» Нейлия же, горничная, тоже ничего не смогла бы объяснить по причине безумия, которое стряслось с нею тогда же…

А вот что помнил Айнор — так это погоню. Он бежал, гонясь за призрачными тенями, явившимися, как ему теперь казалось, со стороны Обелиска Заблудших. Небо заполнял серебристый свет холодной луны, земля наводнилась чудовищами Дуэ. Наверное, ими и были те невнятные тени…

И шепот… Вкрадчивый свистящий шепот из другого мира, усиленный эхом — это тоже не мог позабыть Айнор. Он и хотел бы считать все это сном, да не было возможности. К тому же слишком болели переломанные ребра…

Спас его тогда шлем в виде волчьей морды, обшитый волчьим же мехом, со свисающей до самых лопаток седовато-серой шкурой, притороченной сзади по краю головного убора. Иначе тот удар раскроил бы череп телохранителя вдребезги…

И еще помнил крик Ананты, за которой и бросился… Маску помнил, ею оброненную. Только после смерти мог человек освободиться от вечной своей маски. И плохи были дела месинары, коли не смогла она уберечь свое лицо от поругания…

Айнор открыл глаза, сощурился на ярком полуденном солнце и, вытащив из кармана бережно припрятанную маску госпожи, разгладил ее на колене. С трепетом касались пальцы тонкой и нежной, словно кожа самой правительницы, ткани маски. Но увы — не мог вспыхнуть в этих миндалевидных прорезях огненный, как у Эфэ, взгляд темно-карих глаз Ананты. Пустой и безжизненной была маска. Такой же, каким становится тело убиенного в момент последнего вздоха. Возможно, размышления над пугающей метаморфозой и готовы были подтолкнуть память Айнора к правильной тропинке в лесу забвения, но тут в стороне городских ворот телохранитель приметил суету. Туда явно сбегалась толпа.

Морщась от боли в искалеченных боках, Айнор поднялся с пенька и коротко, но пронзительно свистнул коню. Малюсенькое белое пятнышко на пределе видимости в конце поля едва ли не в то же самое мгновение очутилось рядом, приняв облик Эфэ.

— Пойдем-ка со мной, мальчик.

Эфэ тогда тоже был там. На Черном озере. И с ним ничего не случилось, хотя твари неразумные боятся проявлений Дуэ и дуреют от них куда больше, чем люди, ибо чуют сильнее. Айнору всегда казалось, что Эфэ куда разумнее многих двуногих, которых довелось узнать телохранителю за свою тридцатилетнюю жизнь…

Вот и на сей раз конь выказал понимание: он безропотно, шагом, последовал за хромающим другом, изредка склоняя узкую изящную голову на гибкой шее и тычась носом в правую ладонь Айнора, которая все еще хранила запах краюшки. Эфэ не был голоден, он даже устал от еды, которой его закармливали конюхи в эти дни. Но с хозяйкой и ее телохранителем он вел себя как настоящий мальчишка: выпрашивал лакомства, озорничал, ластился, капризничал, но в то же время, когда было нужно, слушал их приказы с завидной даже для вышколенных собак дисциплинированностью. И это «когда нужно» он улавливал безошибочно.

Кареты регента и наших путешественников поравнялись друг с другом на расстоянии примерно двух часов езды от столицы. Регент, господин Кэйвэн К, церемонно приветствовал доктора и сыскаря из окошка, придерживая занавеску холеной рукой в перстнях.

— Из Цаллария возвращаются, — пояснил возница, которого сменил на козлах Гарт и который теперь отдыхал внутри кареты. — Переговоры у них идут с этими красномасочниками…

Он недвусмысленно хмыкнул, давая понять свое отношение к привычке носить маски столь жуткого цвета. Ольсар в этом вопросе придерживался нейтралитета: алые маски его не пугали и не отталкивали, и если уж говорить не с точки зрения эстетизма, то государственный цвет масок целенийцев был гораздо менее сочетаем с мыслью о живом и здоровом, чем в Цалларии. Но куда деваться от патриотов? И сыскарь скрыл улыбку под белым забралом. Нечасто приходилось ему проделывать такое, но сейчас объяснять свою иронию было бы некстати. Да и долго, и, как показывал опыт прожитых лет, бессмысленно.

Уступив дорогу карете более знатного соотечественника, Гарт легко щелкнул бичом над головами лошадей, и они двинулись следом, отставая ровно настолько, чтобы пыль от переднего экипажа успела осесть на землю.

— Ну что ж, незаметно въехать в Каанос нам, похоже, не удастся… — пробурчал доктор Лорс.

— Вы правы, — вздохнул Ольсар, которому как раз больше всех и хотелось попасть в город без лишних глаз.

При ясном свете солнца Каанос было видно издалека. В отличие от цалларийской столицы — Фиптиса — главный город Целении строился на равнине. Внутри его стен нашлось место даже обширным пастбищам и паркам. А потому Фиптис, раскинувшийся на горах, путник мог бы заметить вдалеке и не в столь ясную погоду, притом разглядеть почти весь, во всем его нескромном великолепии — Городом Дракона еще называли в Целении недружественную столицу. Впрочем, кто знает: может, и у цалларийцев были какие-то весомые претензии к «беломасочникам», может, и у Кааноса в их устах существовало какое-то прозвище…

Застарелая это вражда, до того застарелая, что уж и истоков ее не вспомнить. Спасибо хоть не докатывались до войн последние несколько веков. Месинара Ананта, равно как и ее предшественницы — все женщины, — вела мудрую политику, позволявшую уберечь родное население от этой постыдной и уничтожительной напасти. А месинор Ваццуки — владыка Цаллария — да кто его знает, что он там приказывал своим подданным. Ольсар ведал только, что Ваццуки был человеком очень умным, но ум его соседствовал с ядовитой ироничностью, а змеиная проницательность — со змеиным же коварством. Сведений о дурных деяниях цалларийцев в общем и месинора Ваццуки в частности у сыскаря не имелось.

Как бы там ни было, налицо оказывалось то, что каменный град Фиптис был еще и морским портом, а Каанос — только речным; по всем архитектурным признакам Фиптис мог считаться не иначе как городом, а вот равнинный полудеревянный Каанос — только большой деревней. Но как бы там ни было, родиной Ольсара являлся Каанос, а потому дух сыскаря был привязан к его незатейливым добродушным постройкам и тенистым паркам в излучинах реки Забвения. Многоярусный же Фиптис, куда однажды попал целениец, привел беднягу в ужас: он понял, что без провожатых заблудился бы там в минуту и без малейшего шанса самостоятельно выбраться к гавани.

Встречать карету с регентом Кэйвэном К, его помощником и их телохранителями сбежалось немало зевак. Воспользовавшись моментом, умница-Гарт выправил коней так, что, обогнув препятствие, экипаж очутился далеко от столпотворения. Однако чуткий Ольсар просто кожею почувствовал на себе пристальный взгляд. Он отодвинул занавеску и выглянул наружу. Смотрящий оказался нелепо забинтованным незнакомцем, возле которого, балуясь, жевал растрепанные повязки белый конь необыкновенной красоты. Однако раненый здоровяк был так занят наблюдением за экипажем, что на время позабыл отталкивать от себя лошадиную морду. Сцена эта была столь забавна, что Ольсар, признав в широкоплечем статном молодце телохранителя месинары, а в скакуне — ее любимого Эфэ, не выдержал и громко расхохотался:

— Доктор, вот полюбуйтесь. Это вам о нем говорили, будто лежит парень при смерти!

Лорс Сорл только махнул рукой. Он чудовищно устал с дороги и готов был променять все что угодно на горячую ванну, вкусный обед и сон в мягкой кровати. В отличие от неприхотливого Ольсара, он не привык к ночевкам где придется, даже если это «где придется» — вполне сносный постоялый двор, не привык употреблять в пищу кушанья, приготовленные случайными поварами, не привык мерзнуть, трясясь на жестком сидении в скрипучей карете. И, в конце концов, доктор более всего на свете уважал чистоту…

— А вот я, пожалуй, поговорю с ним… Эй, Гарт! А остановите-ка лошадок вон у того фонтанчика, будьте любезны! Вот спасибо. До встречи!

Ольсар выпрыгнул из кареты и вернулся к Айнору и Эфэ, по-прежнему стоявшим у комендантского домика.

— Пусть будут легкими ваши дни, — приветливо сказал он, стараясь выглядеть бодрее. — И пусть скорее вернется к вам здоровье, Айнор.

— Да будет так, и вам желаю того же блага, — хрипловато проговорил телохранитель.

Ольсар едва сдерживал неподобающий его положению и возрасту легкомысленный смех. Белая маска вкупе с размотавшимися, но обильно навешанными на Айнора бинтами превращала грозного охранника в огородное пугало, не способное при этом напугать даже нахального коня, который успел уже измусолить не одну повязку.

Сыскарь постарался сосредоточиться на внимательных серых глазах, сверлящих его из прорезей маски. Веселость потихоньку улеглась. Да, пора подумать о том, для чего они с Лорсом вернулись в Целению, да еще и с такой срочностью…

Тем временем доктор, наскоро переодевшись с дороги, попросил проводить его к больной — «и поскорее!». Челядь кланялась и торопливо прокладывала ему дорогу на половину прислуги, приближенной к месинаре. Священнотрепетным можно было назвать то молчание, которым окружила себя процессия сопровождающих.

Наконец Лорс Сорл вошел в комнату горничной Нейлии. Он почти не сомневался в неуспехе этой затеи, ведь его учитель, покойный ныне доктор Майремон, обучал своих помощников способам борьбы с недугами телесными, но отнюдь не душевными. Те болезни, что происходят от помутнения в голове, — в воле одной Ам-Маа Распростертой, и более ничьей…

— Оставьте нас! — шепнул он сунувшемуся было следом докторишке, который в его отсутствие худо-бедно лечил раненого Айнора и пытался помочь обезумевшей Нейлии.

Докторишка беспрекословно ретировался.

Лорс сощурил глаза, непривычные к мраку. В полутемном алькове пряталась, присев на корточки за кроватью, напуганная женщина. Она неотрывно следила за действиями доктора, и было совершенно непонятно, что у нее на уме. Доктор испытал неуютное чувство и даже подумал мимоходом о том, что умалишенные обладают на редкость огромной силой, так что вряд ли ему удастся одолеть Нейлию в одиночку, вздумай она сейчас напасть…

Но пока сумасшедшая горничная лишь наблюдала. Зрение доктора настроилось на дурное освещение, и он с ужасом отметил, что горничная предстала перед ним без маски. Увидеть это сразу не получилось, так бледно было ее лицо в окружении спутанных темных волос. И тем страшнее показались Лорсу расширенные, готовые выкатиться из орбит, бледно-голубые глаза больной. Ведь все, что было заметно — это расширенные точки черных зрачков в обесцветившейся радужке. «Глаза змеи!» — проговорил доктор про себя.

Тут Нейлия нелепо замычала, захихикала, ткнулась лицом в покрывало на постели и ровно, механистически, затвердила:

— Сокр-р-рытые в тенях… сокр-р-рытые в тенях… сокр-р-рытые в тенях…

— Нейлия… — осторожно позвал доктор.

Горничная заволновалась, точно боясь помехи, речь ее ускорилась, и в тоне появились рыдающие нотки:

— Сокрытые-в-тенях-сокрытые-в-тенях-сокрытые-в-тенях…

Это напоминало жуткое заклинание. В какой-то момент доктору даже почудилось, что сейчас на ее призыв из всех углов спальни полезут эти самые «сокрытые-в-тенях». Но, разумеется, ничего подобного не случилось. Однако с Нейлией в конце концов сделалась истерика и жестокий нервный припадок. Она упала навзничь, а затем, хрипло визжа, заколотилась головой о пол. Лорс надавал ей оплеух по щекам, прыснул в лицо (стараясь не смотреть) водой из кувшина и, когда бедняжка бессильно вытянулась и обмякла, не без труда, как мертвую, переволок ее на кровать, уложил и укрыл одеялом.

— Боги Рэи и Дуэ! — сквозь зубы пробормотал доктор, лихорадочно разыскивая по комнате служанкину маску. — Воистину, она обнажила лик и спрятала душу! Страшная хворь! Но где же маска?

Вместо маски он, сам того не ожидая, нашел в одном из приоткрытых ящиков комода несколько кусков пергамента. С одной стороны там были начерчены навигационные карты — и откуда они у горничной?! — а вот с другой, выведенные неумелой рукой, темнели свежие рисунки. На полу валялся и инструмент, которым все это было проделано — черное не то лебяжье, не то коршунье перо с растрепавшимся от нажима кончиком и переломанной в нескольких местах остью, так что пользоваться им в дальнейшем было немыслимо.

С картинок на Лорса смотрели два неведомых чудовища, и не приведи боги хоть одному такому явиться в чей-нибудь сон. Незатейливой манеры Нейлии хватило для того, чтобы дать представление о сущем кошмаре, который таращился на зрителя из темной глубины рисунка четырьмя бездушными вертикальными зрачками.

— Пари! — простонала сквозь сон Нейлия, заставив вздрогнуть и оглянуться доктора, перебиравшего куски пергамента, на каждом из которых было изображено одно и то же — твари со змеиными глазами. — Пари! Пари!

— Да что же здесь происходит? — Лорс хлопнул себя по толстеньким ляжкам. — Гм… Ну, помоги нам Ам-Маа: может быть, Ольсар прольет свет на это темное дельце с картами и чудищами? А тебе, деточка, я пока помочь не смогу, увы… — он с сочувствием поглядел на спящую и тут же торопливо отвел глаза от постыдно голого лица Нейлии, что заставило его с удвоенным чувством опять кинуться на поиски маски — и снова безуспешно.

Покинув спальню горничной, Лорс подозвал к себе докторишку:

— Я напишу рецепт микстуры, последуйте ему, изготовьте лекарство и давайте по три раза в день — в столовой ложке. Если будет приступ — дайте сразу три. Но старайтесь, чтобы за день не уходило больше двенадцати ложек: это очень сильный настой.

— Будет сделано, господин Сорл!

— И еще… закройте же ей лицо! — поморщился Лорс, но докторишка этого, конечно же, не увидел, только по голосу понял, насколько недоволен господин лекарь.

— Будет сделано!

До прихода сыскаря Ольсара доктор успел принять ванну и хорошенько пообедать. Разомлевший, сытый, он сел в кресло у солнечного окна и почти насмешливо пересмотрел рисунки Нейлии. Теперь все это казалось ему глупым плодом больного воображения горничной. Но почему там, в комнате, всё было иначе? Наверное, повлияла тяжелая обстановка и…

— Разрешите? — спросили вместе с уверенным отрывистым стуком.

Ни кем иным, кроме как Ольсаром, столь нахрапистый визитер быть не мог.

Доктор вкратце поведал о том, как навестил Нейлию, но ответной откровенности от приятеля в отношении подробностей беседы того с телохранителем Айнором требовать не стал. Ольсар побарабанил пальцами по подоконнику, вскочил с кресла напротив и прошелся по комнате. Лорс подумал, откуда в этом сухопаром мужчине столько сил, ведь Ольсар был старше него как минимум лет на семь, преодолел тот же путь и покуда не имел ни минуты для того, чтобы отдохнуть.

— А вот и рисунки Нейлии, взгляните! — доктор перевернул карты, до этого момента сложенные стопочкой на тумбе.

Ольсар впился глазами в изображение, но на чудовищ смотрел недолго. Гораздо более пристальному изучению подверглись сами карты.

— Как они попали к горничной? — спросил сыскарь. — Это редчайшие карты из архивов кааносской библиотеки. При месинате, заметьте!

— То есть?.. — доктору не хотелось мучить мозги, весьма подтаявшие на горячем весеннем солнце.

— То есть, доступ к ним могла иметь только сама месинара. Либо библиотекари или члены месината. И, заметьте еще, никем из них Нейлия не является… Очень странно…

Сыскарь в задумчивости похлопал себя пергаментом по ладони.

— И что вы намерены делать, дорогой друг? — уточнил доктор Лорс.

Ольсар неопределенно пожал плечами. Он не хотел пока объявлять о своем намерении совершить тайную ночную вылазку в кабинет месинары. Эта идея зародилась в его голове еще во время беседы с телохранителем Айнором, когда они оба с удовольствием следили за игрой развоображавшегося Эфэ, который то валялся в свежей траве, то сражался с неведомым противником, роя землю копытами и вставая на дыбы, то подбегал к охраннику, чтобы ткнуться горячим влажным лбом ему в ладонь. И пока не озвученная затея лишь окрепла после того, как в поле зрения Ольсара попали драгоценные карты, начерченные искусными картографами далекого прошлого.

Итак, посещение кабинета месинары Ананты являлось отныне делом решенным. Теперь — всего ничего: проникнуть туда незаметно. Но на это у Ольсара также имелись свои соображения…