"Приключения 1975" - читать интересную книгу автора (Рыбин Владимир, Прокофьев Вадим, Коротеев...)

II

Лишь на восьмой день, а не на пятый, как предполагал участковый инспектор Шухов, вышел он к Хребтовой. Проводник Семена Васильевича, старый удэгеец Дисанги, не рассчитал своих сил. Инспектор предполагал, что Дисанги поможет ему разобраться в деле о потаенных кострах браконьера в заказнике, замеченных звероловом Шаповаловым. Теперь оставалось надеяться только на молодого охотника Антона Комолова, промышлявшего по соседству с заказником. Егерь здешних угодий, Федор Фаддеевич Зимогоров, друг Шухова и общественный инспектор райотдела, находился в другом конце района.

Семену Васильевичу приходилось пока рассчитывать больше всего на себя. И то хорошо — Дисанги решил во что бы то ни стало провести инспектора по старой тропе через болото.

— Видишь — нельзя тут пройти к Хребтовой, чтоб тебя не приметили, — сказал Дисанги, кивая в сторону лысых вершин — гольцов. — Только низом, болотом.

— Вижу, Дисанги. Понял.

Семен достал чертеж, который передал ему Ефрем Шаповалов, и понял — браконьер тоже был здесь или совсем рядом. Нанесенные им очертания сопок совпадали. Увалы Хребтовой выглядели дикими. И только в стороне виднелась струйка дыма, одинокая, беззащитная. То табор Антона Комолова.

— День-два, и я все точно узнаю, — сказал Семен и обернулся к Дисанги. Но того не оказалось рядом. Старик лежал на барсучьих шкурках у комля могучего флагового кедра, верхушка которого была расщеплена молнией. Удэгеец осунулся, закрытые глава ввалились, а сквозь дряблую кожу как бы проступили очертания черепа.

— Загнал я тебя, Дисанги… — присев около старца, виновато пробормотал инспектор.

— Я старый и плохой охотник.

— Ну, конечно, не молодой человек…

— Человек — охотник. Нет охотника — нет человека.

— Зачем так, Дисанги? Колхоз даст тебе пенсию. Ты честно заработал ее.

— Зачем волочить свою жизнь, как раненый кабан кишки, — очень тихо и просто сказал Дисанги, не открывая глаз.

— Будет костер, будет чай, и все будет отлично.

— Нельзя костер жечь. Он увидит — насторожится.

— Кто «он»? — несколько недоуменно спросил Семен, занятый мыслями о Дисанги.

— Тот, кто жег костры.

— Ладно. Я уйду на северный склон сопки. Оттуда никто не увидит костра.

— Хитрее тигра надо быть. Нельзя нигде костер жечь, — продолжал Дисанги, не поднимая век. — Отдохну и так… Не жги костер. Маленький-маленький дым увидит — насторожится. Вдруг уйдет?

— Вот возьму браконьера и доставлю тебя в больницу. Так и решили. Ладно, Дисанги?

— Насторожится, вдруг уйдет. Кто закроет ему дорогу на перевал? — Дисанги как будто Шухова не слышал. — На ту сторону Хребтовой будет ему путь открыт. А я не смогу помочь.

«Дисанги думает так же, как и я, — сказал себе инспектор. — Если мы завтра преодолеем болото в долине, я могу выйти к Комолову. Вот его и пошлю на перевал. Он будет наблюдать за тропой, а я — следить за браконьером. Теперь можно не сомневаться, он там. Не ушел. Потому что уйти он не может: уже дней через десять панты станут годны лишь для вешалки. Он будет там до конца. А как же быть с Дисанги?»

— Ты думаешь обо мне… — пробормотал Дисанги. — Не думай. Ты торопись. Долго следи. Узнай, где он панты хранит.

— Лежи, отдыхай, Дисанги.

— Ты не разводи костер, инспектор. Не надо. Из-за меня ты все испортишь. Умирать, когда умер для охоты, совсем просто. Закрою глаза, усну и не проснусь. Ты не думай обо мне, инспектор.

— Я не могу не думать о тебе, Дисанги.

— Ты потом возьми барсучью шкурку. Тебе придется спать на земле. Клади ее под бок — не простудишься. И не зажигай костра. Иначе мне будет худо. Я буду знать, что не помог тебе и все испортил.

— Молчи, отдыхай, Дисанги

— Не надо костра, Семен.

— На той стороне склона я видел толстенную липу с огромным дуплом у корней. Разведу костерок в дупле и согрею чай. Дым рассеет крона.

— Я знаю ту старую липу. На закате дым не унесет ветром. Он будет виден.

— Я быстро, Дисанги. А правда, что ты шаманил? — почему-то спросил инспектор, словно сейчас было очень важно это знать.

— Теперь тоже шаманю… Хочу тебе помочь. На Хребтовой может быть очень старый человек — хунхуз. На Хребтовой два их было. Прохор Шалашов и Ли-Фын-чен. Они совсем молодые были, когда я молодой в тайгу пошел… Хунхуз страшнее тигра. Если там молодой, он очень осторожен. Мог приготовить тебе западню.

— Какие сейчас хунхузы?

— Свое время — свои хунхузы, — сказал старик.

— Ладно, ладно. Ты останешься и будешь ждать меня. — Шухов поднялся и тихо ушел.

Когда инспектор вернулся, Дисанги был в забытьи. Но почувствовав присутствие Семена, сел и горестно проговорил:

— Зачем ты варил чай? Я все равно не умру, пока не проведу тебя по тропе хунхузов. Мы пойдем по топи. И ты оставишь меня на той стороне, в конце тропы.

— Я оставлю тебя только в полной безопасности.

— На конце тропы есть балаган. Еда у меня есть, вода там есть.

— Постарайся, чтобы до моего прихода с тобой ничего не случилось, — попросил Семен так искренне и с таким простодушием, что Дисанги улыбнулся. В его печальных глазах засветился теплый огонек ласки к человеку, который, как и он, Дисанги, считает: «Нет дела, нет забот — нет и человека».

— Я очень, очень постараюсь… Семен.

С первым светом они спустились в широкую долину, которая отделяла их от Хребтовой.

Постепенно густой подлесок, переплетенный лианами лимонника и дикого винограда, окружил их плотным кольцом. Семену пришлось взять топорик, отвоевывать у чащи каждый метр пути.

Солнце поднялось высоко, и под густым пологом листвы сделалось душно и парно. Комарье и мошка донимали немилосердно. Пот застил и щипал глаза, капли его противно ползли по спине.

Хотелось отдохнуть, но какая-то бешеная ярость охватила инспектора. Он с остервенением врубался в заросли, не давая себе передышки, пока ослабевшие пальцы не выпустили топора. Семен хватал воздух открытым ртом и долго отплевывался и откашливался от попавших в горло насекомых. Едва отдышавшись, Семен поднял топор, чтоб с тем же упорством прорубаться и дальше, но вдруг Дисанги остановил его:

— Хватит: закраина. Шесты руби.

— Какой длины?

— Пять шагов.

Никакой закраины, начала болота, Семен не заметил. Однако они не прошли и нескольких метров, как высокие деревья отступили. Солнце ударило в глаза. Открылась кочковатая марь, поросшая кустами. На ней пестрели цветы, а над ними порхали яркие, крупные бабочки пестрее цветов. Под ногами зачавкала топь. Рыжая вода сначала проступала постепенно и вдруг брызгала фонтанчиками.

— Не иди след в след, — сказал Дисанги. — Между моими ступай.

— Хорошо… — сказал сквозь зубы Семен. Темный рой гнуса облепил его. Лицо, шея, руки будто ошпаренные. Инспектор попробовал было стереть налипшую корку с лица рукавом, но только размазал кровь. Мошка облепила кожу еще гуще. И хотелось просто выть, потому что в таких скопищах кровососущих не действовали никакие патентованные средства, а дегтя из березовой коры они не приготовили, и это была его ошибка и недосмотр Дисанги.

Сквозь выступившие слезы Семен ничего толком не видел и всю свою волю сосредоточил на том, чтобы не потерять в высокой траве следов Дисанги, не ступать в них и не уклониться в сторону.

— Все… — будто издалека прозвучал голос удэгейца.

Но он продолжал идти, и за ним шел инспектор, ступая в междуследье.

— Брось шест, Семен.

Шухов не смог разжать рук сразу. Покрытые темным налетом присосавшегося гнуса пальцы пришлось выворачивать, освобождая от лесины. Шест упал, а пальцы оставались скрюченными судорогой.

— Иди к ручью.

— Где вода? — спросил Семен.

Дисанги подошел к нему и пальцами сдернул наросты гнуса на его веках. Тогда Семен увидел веселую воду ручья, опустился на колени:

— Дисанги, сними фуражку…

Когда старик выполнил просьбу, Семен сунул руки и лицо в воду и замер от наслаждения. Он чувствовал, как в щемящем холоде тает саднящая боль, ослабевает напряжение мышц. Если бы не тупое ощущение удушья, которое заставило его поднять лицо и вздохнуть, сам Семен не решился бы оторваться от ручья.

Потом инспектор умылся и невольно посмотрел в сторону Хребтовой. Солнце заливало юго-западный склон. Вдруг уловил яркий просверк где-то на границе меж лесом и лысым оголовьем.

«Показалось? — спросил он себя и остановился. — А если нет, то проблеск очень похож на сверканье линз бинокля. Что там — наблюдатель? Тогда кого он выискивает?»

Настроение инспектора, и без того не очень бодрое от пережитого за последние сутки, испортилось еще больше. Семен оглядел в бинокль склон Хребтовой. Но сколько он ни ждал, нового просверка стекол, отразивших солнечный свет, не было. Сопка оставалась однотонно зеленой и пустынной. Так и не убедившись окончательно, привиделся ли ему тот мгновенный блеск, инспектор ничего не сказал Дисанги. Тот лежал на нарах в древнем охотничьем балагане — приземистой обросшей мхом избенке с плоской дерновой крышей.

«Прежде всего, — подумал Семен, — надо поинтересоваться, не заходил ли кто из незнакомых или нездешних промысловиков к Антону. А там — действовать по обстоятельствам. Жаль, могу парню охоту испортить».

— Так я иду, Дисанги.

— У меня все есть. Спать буду, есть буду. Тебя ждать. Иди с легким сердцем, Семен Васильевич.

— С легким, с нелегким… Надо, Дисанги…

— Надо, начальник, надо, — закивал тот, не открывая глаз.

«Совсем сломался старик… — вздохнул Семен, отправляясь к табору Комолова. — Ну а как бы ты без дела своего жил? Все хворобы на тебя слетели бы, словно вороны… Кстати, не упустить из виду и настоящее таежное воронье — оно-то всегда слетается на поживу. Ведь не станет браконьер возиться с тушами! Бросит он тушу. Срубит панты — и дальше. Может, возьмет малость, подкоптит. А так некогда и не к чему бродяге возиться каждый раз с двумя центнерами мяса! Бросит! Тогда туши станут добычей хищников. Но на даровой пир припожалуют не только волки, медведи да лисы. Там будут и вороны. Поверху будут они летать, ждать своего часа, и не день, не два. Пока всю тушу не обглодают. Они и наведут меня на след».

И, довольный удачной мыслью, пришедшей так кстати, инспектор поправил на плече карабин и бодро зашагал в чащу.

Прикинув расстояние, Семен понял, что доберется до балагана Антона лишь к темноте, но можно и поторопиться. Многого узнать у Комолова инспектор не надеялся — парень, собственно, первый год самостоятельно пошел в тайгу. Но, как говорил Федор, судя по артельной добыче Комолова, из него вышел бы хороший охотник, да вот решил Антон уехать в город учиться.

Стеша тоже считала, мол, Комолов парень способный к математике, но слишком увлекающийся. Антон учился в классе, где классным руководителем была жена Семена — Степанида Кондратьевна.

Было еще совсем светло, солнце висело меж двух увалов, словно специально для Семена продлив день, когда инспектор вышел к летней избушке. Выглядела она дряхлой и почти заброшенной. И внутри царил тот же неприятный беспорядок, который вызвал во флотском человеке Шухове предубеждение к обитателю.

Антона в избушке не оказалось. Но чайник на столе был почти горячий, и, несмотря на усталость, Семен Васильевич решился добраться до ближайшей сидьбы у солонца. Сидьба, судя по карте, находилась соблазнительно близко, а время не такое позднее, чтоб своим появлением у солонца он мог сорвать ночную охоту.

Оставив котомку и плащ в избушке, Семен Васильевич налегке отправился к узкому распадку по гальке почти пересохшего ручья. Сумерки копились только по чащобам, а золотой свет зари сиял в поднебесье. Гнус пропал, дышалось легко и свободно. Сильнее запахли травы, потому что царило безветрие. В тишине слышался мелодичный перезвон струй на перекате ручейка.

Хватаясь за ветви кустов, Семен Васильевич быстро поднялся метров на десять, не особенно заботясь о том, что сучья трещали, а из-под ног то и дело срывалась и с перестуком скатывалась вниз каменная мелочь.

Удар в спину был так силен, что перехватило дыхание. Точно хоккейной клюшкой стукнули со всего маху. И тут же раздался звук выстрела. Семен припал к каменной стене, чтобы не потерять равновесия и не завалиться навзничь.

«Ранен!» — вспыхнуло в сознании.

Инспектор замер, словно в ожидании второго выстрела. Пятно тупой боли в спине растекалось и немело. Удивительно горячей струей текла к пояснице кровь.

«Сползти вниз! Вниз… — приказал себе Шухов. — Упаду — разобьюсь».

Семен начал то ли сползать, то ли скользить на дно распадка. Сучья и камни в кровь раздирали пальцы, но боли не было, как и в спине…

«Все… Это все… — торопливо, как бы боясь опоздать, подумал Семен. — Быть не может! Нет!»

Он хотел сказать это «нет!» вслух, громко, но онемевшие губы не послушались, а язык распух. Голова Семена против воли свалилась на бок и назад. Последним усилием он подтянул ее, тяжелую, точно набитую дробью, и уронил лицо на камни.

«Почему?.. Зачем?.. Кто?..» — проплыло в сознании, и оно затуманилось, померкло.