"Альберт Мальц. Прощай " - читать интересную книгу автора

долларов будут очень кстати сейчас. - Почему ты не плачешь?
В жаркой комнате раздались рыдания, и Ольга повернула в ту сторону своё
немое искажённое лицо. - Я хочу плакать, мама... Мама, на тебя смотреть
страшно.
На лице матери была мучительная гримаса. Бесчисленные морщины, и слёзы
катятся, не переставая. Она взглянула на Ольгу и покачала головой. Все
смотрят на Ольгу, а слова молитвы о мёртвом льются нескончаемым потоком.
- Если бы папа был такой, как всегда. А сейчас у него совсем другое
лицо.
Лицо у папы было широкое, полное, а кожа - с тех пор как она его
помнит - медно-красного цвета, огненно-красная, когда он приходил с работы.
Двадцать восемь лет у доменной печи на сталелитейном заводе... А сейчас лицо
у него белое, как у больного ребёнка, и кожа на скулах сморщилась.
"Проклятый бальзамировщик так ничего и не мог сделать, - думала Ольга. -
Проклятый бальзамировщик".
Пастор замолчал. Он быстро шевелил губами. Его густая борода
вздрагивала; панихида близилась к концу. Теперь они всем будут рассказывать,
какая она скверная. Во-первых, не плакала...
Над головой пастора висела старая фотография отца и матери, когда они
только поженились. Тысячу раз она смотрела на неё. Они снялись ещё у себя на
родине - овальная рамка, оба стоят навытяжку. Отец во фраке, мать в. белом -
наверное, шёлковое. Отец прямой... высокий... её отец... папа... такой
высокий... в гробу из старых досок... в гробу из старых досок... и тело
нельзя даже открыть, потому что, когда стальная полоса упала, его перерезало
на две половины, и он... её отец... истёк кровью.
Ольга судорожно передохнула, кровь, словно горячее пламя, бросилось ей
в лицо, из груди вырвалось громкое мучительное рыдание, и она заплакала
горячими, горькими слезами, и слёзы заливали ей руки и горячими быстрыми
каплями падали на колени.
Со свечей капал тающий воск, и пастор раскачивался из стороны в
сторону, и все смотрели на старика Баковчена, на его мёртвую кожу,
обтягивавшую скулы, и на белое, как у больного ребёнка, лицо, и на его
большое тело, перерезанное пополам стальным брусом. И Ольга упала на колени
и тянулась к гробу, крича: - Папа, папа, вернись, папа! - и панихида
кончилась.

* * *

С кладбища возвращались под вечер. Плача уже не было слышно, теперь
провожающие все войдут в дом и сядут за стол.
Ольга шла одна. Было холодно, улицы опустели. Она шла медленно, её ноги
мягко ступали по немощёной дороге.
Доменная печь на заводском дворе дышала огнём в небо, подсвечивая
тёмные облака. Ольга остановилась и посмотрела на неё. Потом губы её
дрогнули, и она отвернулась.
Улица шла в гору. Резкий ветер посвистывал у Ольги в ушах и развевал
полы её пальто. Она задрожала и опустила голову. Внутри у неё лежал
холодный, тяжёлый комок; её давило воспоминание о длинном, бесконечном дне,
о панихиде и безудержных рыданиях, о тяжёлых комьях земли, сброшенных вниз,
в могилу, и скрывших от неё отца.