"Игорь Малышев. Подменыши (роман Журнальный вариант) " - читать интересную книгу автора

детей, когда им надоедает играть в пластилин.
Сатир смотрел телевидение сутки напролет, засыпая с включенными
телевизорами и просыпаясь под их болтовню. Изредка, когда желудок сводило от
голода, вылезал из ванны, хватал первое, что подворачивалось под руку, и тут
же ложился обратно, словно боясь, что пропустит самое главное. Спал не более
двух-трех часов в сутки.
В кухне всегда были задернуты шторы, отчего его кожа после месяца такой
жизни приобрела нездоровую бледность. Под ушедшими вглубь глазами залегли
бурые синяки. Щеки ввалились. Голос, некогда громкий и зычный, стал походить
на шелест. Белка, глядя на Сатира, чувствовала, как по ее спине сыплются
ледяные крошки дрожи.
- У нас теперь как в хорошем замке. Даже свое привидение есть, -
жаловалась она Эльфу.
Сатир действительно походил на призрак. Из него словно высосали нутро,
оставив только бегающие глаза и высохшее нервное тело.
Двигался он торопливо, лихорадочно-бесшумно; если кто-нибудь начинал
приставать к нему, реагировал неохотно. Иногда он начинал какое-нибудь
движение и застывал, не доведя его до конца и уставившись на экран
телевизора.
Однажды ночью Сатир увидел, как из телевизора прямо на пол выпал
ребенок. Маленький, лет пяти-шести, не более. Чуть помладше Тимофея.
Выпал из мертвенно-голубого сияния экрана, может, из сводки новостей -
из репортажа о встрече на высшем уровне или из комментария к мирному
договору, может, из нового клипа на MTV, рекламного ролика или мультфильма,
футбольной трансляции или показа мод... Вначале Сатир оторопел, нервно
сглотнул, опустился на колени и на четвереньках подполз к ребенку. Мальчик
лежал на спине, серые глазки его были открыты. Он смотрел куда-то вверх,
сквозь потолок, в небо. На нем были черные шортики с кармашками спереди,
рубашка в красную клетку и легкие кожаные сандалии с дырочками в виде
крохотных цветов. Сатир легонько потряс его за плечо. Головка мальчика
бессильно запрокинулась. Ребенок был мертв. Сатир холодными, как лед, руками
притянул его поближе, отодвинул рыжие волосенки и увидел на виске пятнышко
запекшейся крови, словно кто-то ударил мальчика острой спицей. Затворник
всмотрелся в детское лицо и вдруг, прижав к себе, зажмурился сильно-сильно,
чтобы из глаз не просочилось ни капли едкой, как кислота, влаги. Было в лице
убитого что-то знакомое и родное, отчего сердце рвалось из груди, натягивая
аорту и колотясь в клетке ребер. Сатиру казалось, что мальчик этот похож на
него самого в детстве, на Белку, на Эльфа, на Гризли, на
Истомина... Не разжимая глаз, он тихонько заскулил. Словно старая сука,
у которой равнодушные хозяева решили утопить последних в жизни щенков:
пришли в сарай, где она лежала с детьми на сене, принесли мешок из грубой
холстины и покидали их внутрь, слепых и беззащитных, жалобно попискивающих,
водящих невидящими мордочками в поисках надежного материнского тепла и не
находящих ничего, кроме холодных умелых рук, несущих их к смерти. А собака
смотрит, как забирают ее детей, и не может сделать ничего, кроме как скулить
да плакать, потому что это воля того, кто сильнее ее.
Сатир осторожно поднял мальчишку, перенес его в ванну, накрыл одеялом,
положил под голову свою куртку, сам лег рядом и замер, обнимая маленькое
хрупкое тельце. Жарко дышал на висок с кровяным пятнышком, словно надеялся,
что это может спасти мальчика. Держал за руку, сжимая, будто хотел отогреть.