"Эмиль Мань. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII " - читать интересную книгу автора

На этих вывесках можно было увидеть окруженные нимбами лица всех
святых, имевшихся в церковном календаре, Бога Отца, Пресвятую Деву Марию,
самого Иисуса, предметы католического культа, королей, гербы городов
Франции, а также деревья, плоды, цветы, животных - диких и домашних, от
коровы до кошки; там присутствовали сказочные существа (сирены, русалки,
дельфины, звери с рогами, грифоны, драконы) и даже обыкновенные рыбы - все
либо целиком, либо частями. И тем не менее даже при беглом взгляде на все
эти вывески-мобили, у авторов которых было вроде бы изрядное число
источников вдохновения, можно было заметить, насколько им не хватает
разнообразия, живописности, даже коммерческого чутья, насколько убога
фантазия торгашей, выбиравших для них сюжеты. Сюжеты эти непрерывно
повторялись, и иногда на одной и той же улице, поблизости друг от друга,
размещалось по три одинаковых, различавшихся между собой разве что в мелких
деталях. На одно забавное изображение какой-нибудь Лошади с мотыгой, а то и
Монашки, подковывающей Гуся приходилось множество невзрачных картинок,
украшавших собой заведения с названиями вроде Королевская Лилия, Оловянное
блюдо, Красная Роза, Золотой Лев или Сосновая шишка. И никогда, никогда эти
громоздкие сооружения ни в символической, ни в совершенно конкретной форме
не содержали даже намека на товар, которым торговали в лавке, куда любая
вывеска, по идее, должна была бы привлечь покупателя.
Разукрашенный этими многоцветными композициями Париж, особенно в
солнечные дни, казался погруженным в атмосферу деревенского праздника, чему
способствовала и царившая на улицах суматоха, и непрекращавшийся звон
железа. Отсюда и репутация веселого города. На самом деле веселье это
оставалось скорее видимым, чем реальным. Давайте посмотрим, как протекала
повседневная жизнь на людных и забаррикадированных улицах.
Парижане вставали рано, их будили колокола ста церквей, начинавшие
звонить все разом с рассвета и не прекращавшие дополнять городские шумы
своим тяжело-бронзовым или серебряным звоном до самой ночи. Едва поднявшись
с постели и еще не расставшись со своим хлопчатобумажным ночным колпаком,
парижанин видел из окна, как течет по улице к дверям мастерских, лавок и
строительных лесов бурливая река ремесленников и торговцев, гулкие или
визгливые голоса которых перекрывает грохот повозок и телег с провизией,
прикативших от городских ворот, вздымающих на всем протяжении пути фонтаны
грязи и то и дело перегораживающих проход мычащим и блеющим стадам быков и
баранов, которых гонят к воротам бойни. Между пастухами, погонщиками скота,
возчиками и прочими представителями сельского люда то и дело вспыхивают
ссоры, горячие парни размахивают палками и хлыстами, каждый готов ринуться в
бой за свои права на беспрепятственный проход, все осыпают друг друга градом
проклятий, в которых звучит огромное разнообразие местных диалектов... Но
время не ждет: пора доставить к Чреву Парижа, на Новый Рынок, на птичий, на
два десятка других базаров, к бойням и прилавкам парное мясо и
свежеиспеченный гонесский хлеб, масло из Бретани и Вана, зелень с равнин
Сен-Дени и Поршерона, мелкую и крупную дичь, яйца, рыбу, выловленную в
окрестностях Руана... Свары утихают. На перекрестках бурная река растекается
более мелкими потоками, и все - повозки, животные, люди - спешат к месту
своего назначения.
Большие и только что такие людные улицы теперь снова почти пусты. Перед
зданиями появляются лакеи и горничные. Вооружившись метлами, они сбрасывают
в канавы-ручьи (протекающие где с двух сторон, где только посередине улицы)