"Эмиль Мань. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII " - читать интересную книгу автора

двигалась карета, и наморщил нос.
- Маманга! - обратился он к своей гувернантке, мадам де Монгла,
подетски переиначивая ее трудную фамилию. - Как тут дурно пахнет!
Для того чтобы дитя не лишилось чувств, пришлось сунуть ему под нос
платочек, пропитанный уксусом. Скажете - восприятие капризного ребенка?
Ничего подобного! Гораздо позже, уже став взрослым, Людовик по-прежнему
страдал, вдыхая тлетворные миазмы, доносившиеся до его окон от вонючих дыр
на набережных и из окружавших Лувр рвов, и постоянно старался сбежать из
зачумленного города на лоно природы, где можно было по крайней мере
проветрить легкие.
Никто лучше этого короля не понимал горестных стенаний его подданных,
вынужденных дышать кошмарной вонью. Чтобы избавить несчастных от запаха,
который источала грязь, сплошь устилавшая почву Парижа, Людовик XIII
неоднократно приказывал реорганизовывать службу, отвечавшую за уборку мусора
и до тех пор оказывавшуюся абсолютно не способной справиться с этим злом.
Работники службы не находили иного средства лечения "болезни", кроме
увеличения протяженности мостовых. Им удалось вымостить блоками песчаника
довольно крупного размера, булыжниками или просто щебенкой все проезжие
дороги и торговые пути, но отнюдь не жилые улочки, которые окончательно
превратились в места сбора зловонных нечистот. Но, с другой стороны, среди
указов короля появился и такой, что предписывал создать целую армию
мусорщиков, вооруженных лопатами и тачками и призванных убирать именно улицы
города, освобождая их от грязи; королевским же указом служащим в полиции
вменялось в обязанность следить, как владельцы домов заботятся о том, чтобы
территория перед их строениями ежедневно подметалась и даже отмывалась,
причем уклонение от этой повинности грозило штрафом. Были введены
специальные пошлины и увеличена плата за эти строения для того, чтобы
покрыть расходы на мощение и уборку.
Но все громадные усилия, еще умножавшиеся опасениями перед чумой или
другой заразой, оставались тщетными. Грязь и вонь не убывали. Грязь быстро
покрывала заново вымощенные мостовые, и они скрывались под ее толстым слоем.
Грязь сопротивлялась метле и лопате. Бессмысленно было выметать и смывать
ее. Сложная смесь, в которую входили: навоз, оставленный на дорогах
лошадями, ослами, мулами и прочими Божьими тварями, бесчисленными в городе и
бесконечно по нему циркулировавшими; опять же навоз, но вываливавшийся из
переполненных конюшен; очистки овощей и фруктов, брошенные куда придется
откормщиками скота, пригнавшими его из деревни; всевозможные отбросы, чаще
всего органические, ведущие свое происхождение из живодерен, боен,
кожевенных и красильных мастерских; все это месиво, раздавленное колесами
несметного количества повозок и разбавленное тиной, в которую превратилась
вода в ручьях, ибо ручьи эти давно уже стали попросту сточными канавами, все
это буро-черное месиво, как говорили современники, "шибало в нос не хуже
горчицы", испуская одновременно трупный И отдающий адом серный запах...
Тот, кто освободил бы город от страшной грязи, стал бы самым почитаемым
благодетелем для всех его обитателей, и они воздвигли бы в его честь храм, и
они молились бы на него. Потому что не было ни единого жителя Парижа, кроме
разве что самых отважных, кто не боялся бы этой грязи. Грязь разъедала
одежду, от нее облупливались корпуса и днища карет, она постепенно, но
неотвратимо разрушала все, на что попадала. "Руанский сифилис и парижская
грязь исчезают только вместе с теми, кого они коснутся", - говорит старинная